Олимпионик вспоминал Священную дорогу, Деметру на колеснице, Альтиду с её алтарями, храм Зевса в окружении памятников олимпионикам, среди которых не было лишь статуи в честь его, Вараздата, победы.
Собственно говоря, статуя была уже давно готова, но Вараздат решительно воспротивился её посылке в Олимпию. Отлитая в полный человеческий рост, она имела большое портретное сходство. Арсен предложил установить эту статую на рыночной площади в Арташате, а для Олимпии изготовить другую, с некоторыми характерными чертами всемогущего Зевса. Так и поступили. Новую статую предполагалось отправить в Олимпию летом, вместе с пятью или шестью лучшими армянскими борцами и состязателями, среди которых главные надежды царь возлагал на талантливого поединщика Хорена из Эребуни.
Встреча в Риме была столь же учтивой, что и в Константинополе. Пусть в ней не ощущалось особого радушия, но соблюдались все почести, какие обычно оказываются иноземному государю. Флавий Гонорий, сын Феодосия, сам проводил Вараздата в отведённые ему покои. По пути он даже показал ему Колизей и рассказал об устраиваемых там боях гладиаторов. Всё это несколько успокаивало армянского царя и его окружение, но всё же не могло заглушить чувство тревоги. Оно возросло ещё больше, когда утром следующего дня было объявлено, что император встретится со своим именитым гостем наедине. В то же утро Ота Апауни побывал во дворце и передал распорядителю римского двора подарки от царя Армении, предназначенные для императора.
На другой день Вараздат и сопровождавшие его нахарары — Карен, Арсен и Рубен — были препровождены к Феодосию. Главный распорядитель дворца провёл гостей в большую приёмную, расписанную фресками на темы военных сражений. Он усадил их перед инкрустированным серебром столиком из чёрного дерева, на котором стояли сосуды с вином и фруктами.
Оставив чужестранцев одних, распорядитель вскоре вернулся и торжественно возвестил:
— Цезарь ждёт царя Армении!
Затем он бросил многозначительный взгляд на пояс армянского царя, приглашая его отстегнуть оружие, и вежливо проговорил:
— Таков порядок.
Это было явной ложью. Такого порядка не существовало никогда. К счастью, этого не знали молодые нахарары, иначе дело могло бы кончиться бессмысленным кровопролитием. Это нарушило бы планы Вараздата, который надеялся переубедить императора.
Поэтому царь Армении и бровью не повёл. Он молча отстегнул висевший на поясе серебряный меч и, поцеловав, передал его нахарарам. При этом он ободряюще кивнул своим соотечественникам. Сердца четырёх чужестранцев бились в тревожном напряжении. Но внешне они ничем не выдавали своего волнения.
Царь не прощался со своими друзьями — прощание состоялось раньше, до приезда во дворец, без свидетелей. Тогда же было решено, что после свидания с Феодосием Арсен снова поедет в Олимпию и вместе с Деметрой присоединится к остальным в Константинополе. На сей раз для того, чтобы всем вместе отправиться в Армению. Разумеется, при условии, что встреча с императором окончится благополучно. Но об этом последнем обстоятельстве никто вслух не говорил. Это условие подразумевалось.
Император был не один. Одетый в лёгкий лиловый плащ Феодосий стоял в конце великолепной залы в окружении архиепископа миланского Амброзия, своего сына Гонория и ещё двух-трёх приближённых. Они не были знакомы Вараздату. Неузнаваем был и император. Вместо высокого, крепкого и энергичного цезаря с утончёнными манерами, привитыми в Испании, откуда он был родом, перед Вараздатом стоял оплывший жиром человек, одутловатое лицо которого свидетельствовало о неумеренности во всём.
Императора мучила, несомненно, и какая-то болезнь, от которой лицо его было в постоянном горестном напряжении. Зато архиепископ Милана держался важно и непринуждённо, и это более всего удивило Вараздата. Времена, когда римским императорам удавалось ограничить чрезмерное влияние церкви на дела государства, очевидно, остались позади. И действительно, после кровопролития в Фессалониках, где по вине Феодосия погибло пятнадцать тысяч жителей, церковь пригрозила поднять верующих против только что назначенного императора, если он не утвердит христианство в качестве единственной религии империи. Лишь в этом случае он мог получить отпущение грехов. Феодосий был вынужден подчиниться требованиям церкви и провозгласить христианство официальной религией государства. Это произошло на третьем году 289-й олимпиады.
Но церковь не думала ограничиться этой победой. Пользуясь тем, что император был снедаем тяжёлым недугом, она объявила ему, что его исцеление зависит от принятия им целого ряда мер в пользу христианства. Речь шла о запрещении на территории империи всех языческих обрядов, разрушении языческих храмов и памятников и отмене всех атлетических состязаний. Амброзий давно уже имел при себе текст такого эдикта и при каждом удобном случае напоминал императору Феодосию, что церковь ждёт его подписания.