Однако увиденное и услышанное во время восемнадцати дней пребывания там, с 2 по 19 мая 1647 года, должно было, по крайней мере, вызвать у него сомнения в том, что он и дальше сможет предотвращать открытый разрыв между армией и парламентом и переменить мнение, которое он выразил 22 марта: «Я знаю, что армия будет расформирована и сложит свое оружие перед их (парламента) дверями, когда бы ей ни приказали»[78]. Уверенный в преданности армии, Кромвель ушел из нее десять месяцев назад; когда он приехал в мае в Сафрон-Уолден, он, однако, увидел, что армия преобразилась: теперь она находилась на пороге мятежа. Мнение о том, что армия «Нового образца» представляет политическую силу и что своей политизацией она обязана, главным образом, проникновению в нее идей левеллеров, теперь можно было не принимать в расчет. Армия «Нового образца» образовалась за счет объединения полков уже существующих армий (Манчестера, Эссекса и Уоллера) и, не будучи обособленной от внешних политических событий, до весны 1647 года не выявляла себя как независимая политическая сила. Изменила ее настроение прямая атака на нее со стороны парламента в первые недели 1647 года. Вместо того, на что могла рассчитывать победоносная армия, то есть справедливые награды, оплату задолженности и гарантию законной компенсации, парламент решил расформировать ее и признать протесты незаконными. В результате начался самопроизвольный процесс политизации, причем начался за пределами армии. Едва ли Кромвель в большей степени, чем левеллеры, способствовал этому. Он был как бы сторонним наблюдателем того, что происходило в Сафрон-Уолдене, стараясь даже приглушить растущее среди солдат ощущение оскорбления. Он не приветствовал мятеж в армии «Нового образца». После окончания войны это был главный удар по его попытке действовать посредником между парламентом и армией для сохранения их единства. Неясно, когда именно Кромвель решил уехать из Вестминстера и присоединиться к восстанию. То, что он увидел в Сафрон-Уолдене, должно было достаточно определенно подсказать ему, что 25 мая, через четыре дня после того как он и другие члены парламента доложили в Вестминстер о ситуации, голосование там за расформирование армии «Нового образца» вызовет бурную реакцию и сделает непрочными его собственные позиции как защитника армии. Возможно, следующие несколько дней он провел в оживленных заботах о собственных делах. 27 мая Кромвель и Айртон обратились в армейский комитет Палаты Общин с просьбой о выплате им задолженностей и, в отличие от рядовых солдат, имели успех. Кромвелю выплатили 28 мая 1976 фунтов стерлингов[79].
Образ Кромвеля в тот период, активно занятого собственными делами, чтобы защитить себя и свою семью от возможных нападок со стороны мстительных политических противников, возможно, ближе к правде, чем образ человека, спокойно разрабатывающего похищение Корнетом Джойсом короля из-под его парламентской охраны в Холмби-Хауз в Ноттингемшире, что и произошло 4 июня. Действительно, Джойс посетил Кромвеля в Лондоне по пути из Оксфорда в Холмби, но Джойс, вероятно, приезжал только получить благословение Кромвеля на свой подвиг. Главное значение визита Джойса в другом: он убедил Кромвеля, что Ферфакс и офицеры в ближайшее время могут потерять контроль над армией. Его политическая стратегия прошлого года была разрушена, и у него не оставалось другого выхода, кроме как уехать из Лондона, что он и сделал 3 июня, прибыв в штаб-квартиру армии в Ньюмаркете на следующий день.
Как и в других случаях, чрезвычайно сложно определить, до какой степени образ Кромвеля в этот критический момент, сложившийся у его современников и позже принятый другими, соответствует исторической действительности. Однако нет сомнений, что характеристика, данная ему политическими пресвитерианами и роялистами как главному «поджигателю» мятежа в армии, далека от правды. Было очевидно, что армейский мятеж, включая план захвата короля, начался за пределами армии и явился для Кромвеля сюрпризом. Когда 4 июня он приехал в штаб-квартиру, процесс разработки первого главного политического манифеста — «Торжественного обязательства армии» уже был в полном разгаре, и окончательная версия принадлежала скорее группе офицеров, особенно Айртону, чем Кромвелю. Когда в результате «Торжественного обязательства», представителей («агитаторов») от каждого полка допустили в Генеральный Совет армии, решения принимались совещанием с участием в нем старших офицеров и агитаторов. Конечно, было бы глупо слишком преуменьшать влияние Кромвеля. Как было сказано ранее, он теперь стал видной политической фигурой и имел высокую репутацию в армии и за ее пределами. В течение следующих шести месяцев он пользуется своим влиянием, в противоположность опасениям пресвитериан, для сдерживания, обуздания экстремистов, одновременно стараясь рассеять мнения относительно того, что армия стремится к социальной и политической революции. Итак, он снова предпринял попытку добиться соглашения между армией, парламентом и королем.
79
С. Hoover, «Cromwеll's status and pay in 1646 — 7’, Historical Journal, 23, 1980, p. 708.