Она стояла перед ним в белом шелковом платье, на голове у нее был высокий, шитый золотом клобук, из-под которого на спину ниспадало золотисто-желтое покрывало; на ногах — мягкие остроносые сафьянцы. Длинные каштановые волосы выбивались на грудь, вздымаясь и опускаясь в такт ее дыханию. Наряд ей принесла под вечер старая скифянка. А еще она принесла ей золотую диадему греческой работы, золотые серьги и височные подвески, браслеты на обе руки, ожерелье; она же и украсила Ольвию.
Весь вечер Ольвия провела в напряженном ожидании; каждый шаг за шатром, каждый голос казались ей его шагом и его голосом, и она испуганно отшатывалась от входа, пытаясь найти в шатре самый глухой угол, где можно было бы спрятаться. Но углов в шатре не было. Она возбужденно дрожала и ничего не могла с собой поделать, и от этой дрожи золотые бляшки на платье и подвески на висках тонко и тревожно звенели…
— Какая ты… красивая… — блеснул он зубами и шагнул к ней.
— Нет, нет… — прошептала она, пятясь от огня в глубь шатра, где было темнее. — Нет! — испуганно крикнула она, когда он сделал еще один шаг. — Нет, нет!..
— Коршун всегда поймает перепёлку, как бы та ни таилась!..
И с этими словами, сорвав с головы алый башлык, он бросил его к ее ногам, а она, сама не ведая, что творит, внезапно качнулась вперед и наступила на него ногой…
— Отдай башлык!.. — И Тапур шагнул снова.
— Не отдам!.. Он мой!
— Я заберу его у тебя.
— Попробуй!..
— Ха!.. Вот сейчас и заберу.
— А вот и не отдам!
Он ступал к ней мягко, неслышно, словно подкрадывался к добыче, и на губах его блуждала хищная, похотливая усмешка…
А она неподвижно застыла на его алом башлыке — и испуганная, и трепещущая, и радостная одновременно, — и алый башлык, полыхавший у нее под ногой, казалось, насквозь прожигал ее горячим, неведомым — и оттого страшным — огнем.
Он сделал еще один вкрадчивый шаг и стал так близко, что от его присутствия она ощутила легкую дрожь во всем горячем теле.
— Не подходи!.. — слабо попросила она.
— А я уже подошел. Отдай башлык!
— Не отдам!.. Не отдам!
А отступать было уже некуда: спиной она коснулась белого войлока.
— Тогда я заберу тебя.
Он уже протянул руки и коснулся ее груди, и это прикосновение окончательно затуманило ей голову.
— Не возьмешь… — прошептала она. — Попробуй… попробуй…
А у нее сладостно ёкало сердце: заберет, заберет, заберет…
Часть вторая
Глава первая
Керикл — полемарх Ольвии
По главной улице Ольвии легкой и упругой походкой шел полемарх — высокий, худощавый и неизменно молчаливый Керикл. Был он в короткой льняной безрукавке до колен, подпоясанной широким кожаным ремнем с металлической пряжкой. На поясе висел короткий широкий меч с рукоятью из слоновой кости в простых, хотя и изрядно потертых, кожаных ножнах. «Не оружие красит воина, а воин — оружие», — любил говорить полемарх и всю жизнь следовал этому правилу.
Лишь пышный белый султан на шлеме указывал, что Керикл не простой воин, а городской военачальник. Об этом же говорил и знак солнца у него на груди, на кожаной нашивке безрукавки. Нагие руки и ноги Керикла были загорелыми до черноты.
В Ольвии хорошо знали отважного Керикла и каждый год неизменно переизбирали его полемархом, как Родона — архонтом. Керикл был верным Ахатом [15] Родона еще с юношеских лет, со времен их совместных странствий, когда они, оба молодые и легкие на подъем, возжелав чужих дорог и чужих ветров, пустились странствовать по белу свету. Сев на торговую триеру, они переплыли Понт и, сойдя на том берегу в Халкедоне, отправились аж в Месопотамию. Где только не носило двух молодых эллинов! Сколько чужих дорог они прошли, сколько башмаков стоптали, сколькими чужими ветрами были овеяны — не счесть! Доходили до самых стен Вавилона — насмотрелись диковин, насытились приключениями да ума-разума набрались в чужих краях. А сколько повидали тамошнего люда, сколько опасностей их подстерегало! Юность свою в походах закалили, научились смотреть в лицо опасности. Хорошая это наука для юноши — в чужих краях побывать, закалку обрести и домой уже другим вернуться — сильным, бывалым и уверенным в себе. Такие странствия, да еще совершенные в юности, — не забываются.
Лицо у Керикла было ужасным, и горожане так и не привыкли к его пугающим шрамам. Где-то во время странствий по Месопотамии Керикла сбил с ног раненый лев, внезапно выскочивший на дорогу. Хищник ударил его лапой по лицу: когтями вырвал ноздрю, правый глаз, распорол щеку. Он бы и голову оторвал Кериклу, если бы не подоспел Родон… Вот с тех пор между Кериклом и Родоном и завязалась мужская дружба, которая из года в год лишь крепла и закалялась. Керикл верой и правдой служил Ольвии многие годы и считал за великое счастье, что вместе с ним городу служит и его спаситель, друг юности и зрелости архонт Родон.