— Ты давно не рабыня в городе, а теперь ты свободна совсем. Куда захочешь, туда и полетишь.
— А ты? — спрашивала она.
— А я… Я буду с сыном вспоминать тебя.
— Как вспоминать? — допытывалась Лия.
— А так, как вспоминают о своем счастье.
Лия умолкла и молчала день.
Всю ночь она проплакала. Керикл не мешал ей плакать: ее слезы — то слезы радости. Воля уже стучится в ее двери. Завтра утром он посадит ее на триеру, и прощайте, Керикл с Ясоном. Только во сны наши будешь прилетать, ласточка моя…
Утром Лия сказала:
— Я долго думала и… — Он трепетно ждал ее слов. — И никогда я тебя не покину, и никуда я от тебя не уеду. Ибо любовь — это и есть воля. Я люблю тебя, доброго и прекрасного душой, еще сильнее люблю сына, а больше мне ничего и не надо.
Он целовал ее руки и все умолял и умолял, чтобы она повторила свои слова. Она говорила еще и еще… И, как никогда, радостно напевала свою любимую песенку:
Прилетела ласточка
С ясной погодкою,
С ясной весною.
Грудка у ней белая,
Спинка чернёхонька…
И было у них еще два счастливых года.
Невероятно счастливых для Керикла лет, когда он говорил при всех о Лии:
— Моя дорогая и единственная женушка…
Глава третья
В «царстве теней»
Сразу за городом живых начиналось «царство теней» — некрополь. Последнее и вечное пристанище неугомонных, веселых ольвиополитов. Ох и много же собралось их здесь, в городе мертвых. В десять раз больше, чем в городе живых!
И растет некрополь день ото дня, ибо каждый белый день для кого-то оборачивается черной очередью: собирайся, прощайся, пора!..
И ничего не поделаешь, такова уж участь людей: из царства живых переселяться в царство мертвых, к родным, к отцам, к прадедам, к предкам, в вечность. Так было, так есть и так будет всегда, покуда солнце в небе сияет. Ибо такова воля богов, а потому — что поделать? — ольвиополиты провожали своих граждан в царство мертвых с философским спокойствием: все там будем! Рано или поздно, а каждому доведется глотнуть воды из подземной реки забвения и навеки забыть белый свет.
А места на том свете хватит всем, вот и растет некрополь день ото дня, ибо каждый белый день для кого-то оборачивается черной очередью, и неумолимая Ананка [18] постучит в порог своим страшным посохом: эй, живой! Собирайся, прощайся, пора! Место твое под солнцем уже нужно другому, тому, кто с первым криком рождения уже отправляется в дорогу жизни!
Что ж, пора — так пора!
И ольвиополиты собирались, прощались (если было время) и отправлялись в вечность.
В «царство теней» вел Последний Путь — широкая дорога, по которой веками живые провожали мертвых.
К жизни вела одна дорога, но как же много их ведет к смерти!
И в «царстве теней» словно земляные волны замерли и застыли навсегда. А вокруг — безымянные холмики, холмики, холмики… Холмики над истлевшим прахом первых ольвиополитов, тех, у кого уже и родни не осталось на белом свете. Ибо все, кто с ними жил — и друзья, и враги, — все уже поумирали. А нынешнее поколение ольвиополитов помнит лишь близких и родных. Но некрополь оберегают как священное и вечное место граждан счастливого города.
Не знали только ольвиополиты, что минет тысяча лет, и на их могилах, на их городе мертвых, вырастет село[19] живых. И будут живые — уже славяне, а не греки — возводить дома над мертвыми, засевать хлебом поля и сажать сады. И вишни на земле некрополя, на прахе ольвиополитов, будут буйно цвести по весне, и живые будут смеяться и плакать на мертвой земле, и юноши будут встречать девушек в вишневых садах и горячо их целовать, и будут здесь зачинать и рождать детей, будут здесь и умирать, ложась в землю рядом с прахом ольвиополитов.
А сады цветут на древнем некрополе, а нивы колосятся золотым хлебом, а жизнь идет — с радостями и печалями, со счастьем и бедой, — идет жизнь, и в этом, быть может, и есть вечность, и бессмертие рода людского, и сама жизнь на белом свете…
Неподалеку от Последнего Пути похоронил Керикл свою Лию.
Она заступилась за раба — совсем уже седого старика, которого на улице бил палкой хозяин, приговаривая:
— Будешь побыстрее поворачиваться, старая черепаха?! Будешь?! Или ты только к еде прыткий, а как до работы, так сразу ноги волочишь? Вот тебе!.. Вот!..
И лупил старика палкой по голове, и оттого белая борода раба начала алеть.
— Не смейте! — крикнула Лия, проходившая мимо. — Он же человек, а не скотина. К тому же старик.