(пер. Г. Плисецкий) [pli-0028]
Ты задался вопросом: что есть Человек?
Образ божий. Но логикой бог пренебрег:
Он его извлекает на миг из пучины -
И обратно в пучину швыряет навек.
(пер. Г. Плисецкий) [pli-0372]
Разумеется, называть Хайяма атеистом, равно как и утверждать, что он стоял на материалистических позициях, совершенно неправомерно, Омар Хайям признавал существование бога и полемизировал с ним, -- о последовательном материализме нечего и говорить. Но вместе с тем нельзя не признать, что в стихах Хайяма постоянно проходят мысль о вечном круговороте физического субстрата всех вещей, материи, мысль, которая в корне подрывает идею о вечности духа; а его настойчивое отрицание загробной жизни, рая и ада противоречит одному из основных религиозных догматов о воздаянии на том свете.
Идея вечного круговорота материи (в понимании того времени) в стихах Хайяма выражена в теме гончара, который лепит кувшины из глины -- вчерашнего праха умерших, в непрестанных превращениях глины в человека, человека в прах, в теме вырастающих из праха травы и цветов.
Я однажды кувшин говорящий купил.
"Был я шахом! -- кувшин безутешно вопил. -
Стал я прахом. Гончар меня вызвал из праха
Сделал бывшего шаха утехой кутил".
(пер. Г. Плисецкий) [pli-0006]
На зеленых коврах хорасанских полей
Вырастают тюльпаны из крови царей.
Вырастают фиалки из праха красавиц,
Из пленительных родинок между бровей...
(пер. Г. Плисецкий) [pli-0050]
Особенно поэтичны и выразительны рубаи, в которых кувшин или чаша обретают дар речи и вступают в беседу с лирическим героем. Неодушевленные предметы оживают, сквозь неживую материю проступают черты мыслящего существа, человеческие черты. Однако это слияние природы с человеком (или человека с природой) не походит на суфийское мистическое растворение всего сущего, всего живого и неживого в абсолютном божестве. У суфиев человек умирает, чтобы вернуться в безбрежный, бесконечный океан божественной сущности. У Хайяма человек перестает существовать материально, чтобы превратиться в другой вид материи. В суфийской поэзии лирический герой -- ничто, а бог -- все, Хайяму такое противопоставление чуждо, в его стихах равны глина, прах человеческий и сам человек, ибо они -- проявления одной и той же материальной основы.
Художественный прием, к которому Хайям прибегает в четверостишиях, условно группируемых вокруг темы гончара, необычайно экспрессивен. Собственно, это один из видов прозопопеи (олицетворения) европейской поэтики. Эта разновидность олицетворения широко применяется Хайямом в его четверостишиях и несомненно является одной из его творческих особенностей: в произведениях его предшественников этот прием почти не встречается.
В поэзии Хайяма в отличие от других произведений персидской поэтической классики выразительность преобладает над изобразительностью, экспрессивность над образностью. У Хайяма мало сравнений и метафор, нет детализации описания, у него вообще отсутствует красочное описание (васф), столь характерное для персидской поэзии в целом. Попробуем сравнить, как описывают вино Рудаки и Хайям (отметим, что в плане соотношения изобразительности и экспрессивности Рудаки стоит ближе к Хайяму, чем другие поэты). Рудаки пишет:
Налей вина мне, отрок стройный, багряного, как темный лал, Искристого, как засверкавший под солнечным лучом кинжал. Оно так хмельно, что бессонный, испив, отрадный сон узнал, Так чисто, что его бы всякий водою розовой назвал. Вино -- как слезы тучки летней, а тучка -- полный твой фиал. [Ф-006] Испей -- и разом возликуешь, все обретешь, чего желал. Где нет вина -- сердца разбиты, для них бальзам - Глотни мертвец его хоть каплю, он из могилы бы восстал. И пребывать вино достойно в когтях орла, превыше скал, Тогда -- прославим справедливость! -- его бы низкий не достал.
(Пер. В. Левика)
В этом отрывке вино описано весьма красочно, зримо, и вместе с тем дано изображение его воздействия, в описании сочетаются изобразительное и выразительное начала, причем изобразительность доминирует над экспрессивностью. Сравним теперь с этим стихотворением рубаи Хайяма:
Ни держава, ни полная злата казна -
Не сравнятся с хорошею чаркой вина!
Ни венец Кей-Хосрова, ни трон Фаридуна -- [К-013],[К-017],[Ф-001]
Не дороже затычки от кувшина!
(пер. Г. Плисецкий) [pli-0049]
Художественная структура здесь основана на едином принципе антитезы, одна антитеза (чарка вина -- держава, казна) сменяется другой (затычка от кувшина -- венец Кей-Хосрова, трон Фаридуна). Позиция лирического героя, казалось бы, не выражена, но вместе с тем совершенно ясно, что вино дано не в изображении его внешних качеств, зрительных особенностей, а в его сущностной характеристике, через оценку и эмоции лирического героя, хотя он и не фигурирует, а лишь подразумевается.