Мы переехали обратно к дедушке. Говорили, что дом подожгли. Сельсовет нам продал пустующий дом. Братья помогли его перевезти и поставить. Но снова прошло не так уж много времени, как и этот дом загорелся. Была ночь. Первой проснулась мама. Выбежала на улицу, упала на траву, у нее отнялись ноги, слава богу, временно. Отец стал выбрасывать из окон разные вещи. Лошадь гуляла на улице, а вот корова сгорела.
Я каждый год навещаю свою, теперь заброшенную, деревню. Какая сила влечет меня туда, понять не могу. Да, наверное, и трудно разгадать эту святую тайну. Хожу по бывшим пожарищам наших домов, что-то ищу, может быть, детство ищу, сгоревшее вместе с домами, может быть, подбираю крупицы смутных, но щемящих воспоминаний. И каждый год молча стою на земле, где возвышались мои деревенские дворцы в три окна по улице, и чего-то жду, жду, жду…
«А чего ждать? — шепчет оробевший и притихший разум. — Человек приходит из тьмы и уходит в темь».
Но подпускать грустную рассудочность к этой великой для меня земле, исхоженной моими предками и кормившей их, но заросшей теперь бурьяном, не хочется, да и она сама в смущении замирает. И еще долго душу щемят воспоминания, и еще слезам хочется на волю. И почему же все это порушено? По какому дьявольскому замыслу?
Когда мы переехали в поселок Красные Ткачи, однажды зашел к нам печник. Он в нашей деревне делал кирпичи (был маленький общественный кирпичный заводик, от которого деревня получала прибыток). В поджогах отец подозревал его, поставил пол-литра — тот любил выпить. Гость признался, что это он поджег, что ему дали за это денег на ведро самогона. Мать потом рассказала мне, что разговор был очень крутым, пахло дракой, но отец решил махнуть на все рукой.
Так вот, после этого пожара отец купил полдома в соседней деревне Опарино. В другой половине жил мой дедушка по матери. Он возил в город молоко с колхозной фермы, был добрым человеком. Из города дед приезжал всегда выпивши. Распрягал лошадь, заходил в дом, ужинал и постоянно запевал одну и ту же песню «В саду ягода малина». Людей сторонился, разговаривать не любил. Единственное его богатство — небольшой сундучок, оклеенный изнутри «катеринками». «Красивые деньги!» — говорил он. И надолго замолкал.
Дедушка жил один, но рядом, через стенку, — одна дочка, через несколько домов — другая. Они стирали ему бельишко, иногда готовили пищу — чаще всего суп да картошку. Пол он подметал сам, по-моему, раз в неделю. Иногда и я этим занимался. Вот так в возчиках он жизнь и прожил. Однажды замерз в санях по пути из города, лошадь привезла его мертвым.
Есть у меня небольшая иконка — подарок моей мамы, а к ней она перешла от ее бабушки. На обратной стороне написано имя владелицы иконки — «Бараева». И тут легенда. Якобы эта женщина была городской, появилась в наших местах во время народовольческого движения, да так и осталась в деревне. Никаких других подробностей не знаю. В деревне летописей не велось. Все передавалось на вечерних посиделках при свете лампы. Что-то в головах людей оседало, что-то уходило навечно в омуты памяти, а что-то превращалось в байки.
Помню, как появился первый патефон. Отец купил. По вечерам вся деревня приходила к нашему дому, и я, одиннадцатилетний мальчишка, с гордостью заводил этот патефон — а было всего-то две пластинки. Одна — «Песни Козина», другая — «Песни Ковалевой», та, где она поет «Вдоль деревни — от избы и до избы». Появился у нас и велосипед. Первый велосипед в деревне, отец разрешал мне кататься. Построил я своими руками педальный автомобиль. Дядя Федя сковал мне в кузне педали. Ездил по всей деревне и чувствовал себя на седьмом небе. Начитавшись Аркадия Гайдара, мы с ребятами построили плот на лесном пруду и лесную хижину.
Но самое интересное — первое кино. Оно появилось в нашей деревне где-то в 1936 году. Поскольку считалось, что я читаю быстрее других подростков, то мне и поручалось громко читать титры. Помню первый фильм «Абрек Заур». Демонстрировался в старом сарае. Туда приходили со своими стульями, скамейками и в лучших одеждах, как на праздник.
Не знаю почему, но меня всегда тянуло к музыке. Отец купил мне балалайку, потом гитару, а затем гармошку. На всех этих инструментах я играл, сочиняя якобы свою музыку, главным образом — вальсы. Бывало, заберусь на поленницу дров у сарая и вымучиваю разные мелодии да еще мечтаю. Нот я, конечно, не знал, а жаль. Позднее гитара помогала находить стежки-дорожки к сердцам девчат. Игрой на гитаре завлекал и будущую жену — Нину.