Все больше и больше непрофессионалов давали планете интереснейшие записи. Волнами прошли увлечения записями путешественников, космонавтов, политических деятелей, ученых.
Для политических деятелей создание записей эмоциональной памяти со временем стало, по существу, обязательным. Оно было как бы постоянной проверкой правдивости их мыслей, чистоты и искренности их чувств; человек, не сумевший в течение пяти — шести лет создать ни одной интересной обществу записи, терял моральный авторитет руководителя и вынужден был искать себе другое занятие.
Дольше всего удерживались книги в научной и технической литературе. Но постепенно коробочки и здесь вытеснили их, потому что с годами совершенствовались и разнообразились и сами коробочки и методы записи и воспроизведения.
Долго шли на планете споры о том, как быть с литературным наследием прошлого, — переводить его в коробочки или оставлять только в книгах.
Но, пока специалисты спорили, жизнь сама решила эту проблему. Появились первые, сначала пробные эмоциональные переводы лучших старых произведений. Они прошли испытание временем, и всякие споры прекратились. Началась длительная работа по переводу всего лучшего из старых книг в коробочки эмоциональной памяти. Этим занимались все настоящие писатели, и много лет этот перевод считался самостоятельным и очень важным видом трудовой деятельности.
Потом он был закончен, и именно после этого книги окончательно ушли в прошлое.
…Мы слушали Корнелию молча. Мы не перебивали ее ни своими соображениями, ни своими вопросами. Это был один из самых интересных ее рассказов, и нам все было понятно в нем.
Многие могут сказать, что это чепуха (и это легче всего сказать!), но мне все-таки кажется, что существуют биопсихологические законы, определяющие, кому и кого любить. Люди еще не знают этих законов и, наверно, поэтому так часто несчастны в любви. Даже самые хорошие люди… Когда-нибудь люди постигнут эти биологические законы, так же как они постигают постепенно все другие законы природы. И, может быть, тогда не будет на земле несчастных браков, разбитых жизней, брошенных отцами детей.
Мне повезло. Слепая игра судьбы забросила ко мне из невероятно далекого прошлого девушку, которая одна только, изо всех женщин на свете, могла стать такой женой, какая мне нужна. И в этой невероятной, редчайшей случайности мне видится проявление великих и мудрых биологических законов.
Если говорить откровенно, мне долго мешало то, что у Корнелии в тумбочке стоит белый передатчик. Я никогда не говорил ей об этом. Но Корнелия ведь умница. Она и сама это понимала.
Как-то мы с ней поссорились. Из-за совершенного пустяка. Из-за того, как назвать своего будущего сына или свою будущую дочь. Нам еще рано было спорить об этом. Но мы все-таки заспорили и даже поссорились. Это было очень странно. Мы раньше не ссорились с ней…
И тогда она встала с дивана и сказала:
— Я знаю, почему ты злой.
— Я вовсе не злой, — возразил я. — Просто мне кажется, что ребенку, родившемуся в России, лучше иметь русское имя, а не древнеримское.
— Счастье людей зависит не от имени, — сказала Корнелия. — Ты станешь добрым и поймешь это.
Она подошла к тумбочке, достала свой ящичек, спустила футляр, вынула четыре белых уголка с усыпляющими лучами и снова закрыла его. У нас в кухне топилась печь — большая шведская печка, которая обогревала весь дом. Корнелия раскрыла печку и швырнула ящичек туда. Она сделала это очень быстро, и я на какое-то мгновение замер на месте — настолько это было неожиданно. Потом сообразил, что белому ящичку можно найти более правильное применение, что он может быть интересен нашим техникам и ученым.
Я кинулся к печке, распахнул дверцу и кочергой вытолкнул ящичек из огня на пол. Прошла всего какая-то секунда, но передатчик уже горел, и мне пришлось залить его водой.
К счастью, все произошло очень быстро, и прогорел только футляр.
— Зачем ты сделала это? — спросил я.
— Чтобы ты не злился. Чтобы ты не думал, будто я берегу путь для отступления.
Я подошел к Корнелии, обнял ее.
— Чудачка. Я ведь верю тебе.
Она расплакалась.
— Я хочу… — говорила она сквозь слезы, — чтобы ты… перестал считать меня… человеком с другой планеты. Я хочу быть… для тебя… совсем своей… совсем земной… Между нами… все время… стоит что-то… космическое…
Я успокаивал ее, как мог. Обгоревший передатчик я унес обратно в ее комнату.
Через несколько дней, когда мы уже совсем спокойно вспоминали эту ссору, Корнелия сказала, что все равно уничтожит передатчик.
— Отнеси его лучше в свой институт, — посоветовал я, — Он же интересен людям!
— Он бесполезен им! — возразила Корнелия. — Гао не простил бы мне, если бы его вызвал кто-то другой. Он назвал бы это предательством.
— Почему он так недоверчив? — подумал я вслух. — Что плохого сделали ему люди?
Корнелия подошла ко мне, ласково положила мне руку на плечо.
— Ты должен понять, — сказала она. — На нашей земле ведь не все идеальны. Почему же мы ждем идеальных людей с других планет?.. У всех есть свои особенности, и их надо уважать, если они безвредны. Гао никому не навязывает свою волю, хотя в его руках громадная сила. Почему же ты все время хочешь, чтобы он подчинился твоим желаниям?
— Я хотел, чтобы ему было лучше, — попытался я оправдаться. — И ему и его друзьям. Поэтому я и просил тебя позвать их.
— Гао намного старше тебя, — тихо, спокойно произнесла Корнелия. — Он больше тебя знает и больше тебя видел. Он сам разберется, где ему будет лучше. Он вынужден быть осторожным, потому что в молодости его много раз обманывали самыми красивыми словами. Он и меня учил не верить красивым словам. И еще он осторожен потому, что думает не только о себе. На корабле ведь еще четырнадцать человек, кроме Гао.
— Почему так много людей? — спросил я. — Что им всем делать на корабле?
— У них большой корабль, и на нем много работы. Ее хватает всем.
— А почему у них такой большой корабль? Они не говорили тебе?
— Говорили. Они знали, что вернутся на свою планету в другую эпоху, и поэтому им придется жить замкнуто. Чем их будет больше, тем жить замкнуто легче. Они ведь все не просто попутчики. Они старые друзья. Некоторые из них еще в школе вместе учились…
Корнелия замолчала. Я вспомнил, как в минуты ссоры она торопливо вынимала из ящичка белые уголки, и спросил:
— А зачем ты оставила усыпляющие лучи?
— У нас будет сын, — сказала Корнелия. — Я покажу ему, какое оружие достойно людей. И пусть он позаботится о том, чтобы никакого другого оружия на нашей земле не осталось.
Я удивленно поднял на нее глаза. Она никогда раньше не говорила об этом. И она поняла мой молчаливый вопрос.
— Это разрешил мне сделать Гао, — добавила она. — Тогда, в последнем разговоре…
Только теперь я понял, наконец, все. И то, почему они так долго говорили с Гао в тот день. И то, почему Корнелия вначале так упорно не хотела звать Гао и его друзей на Землю. Она еще неважно знала русский, моя древняя римлянка. Но она все-таки знала его достаточно, чтобы понять, о чем изо дня в день говорят по радио и пишут в газетах, о чем думают все люди на Земле. Она поняла, что ее родная планета уже давно стоит на грани войны, что она перенасыщена тем самым страшным оружием, которое принесло столько несчастий планете Гао. И наверняка Корнелия поняла еще и то, что на Земле пока немало сумасшедших, которым не терпится пустить это оружие в ход. И если сама Корнелия решилась связать свою судьбу с трудной, опасной судьбой родной планеты, то она не хотела подвергать риску быть уничтоженными мудрых и сильных людей, которые когда-то спасли ее. Она не могла звать своих друзей на такую планету, как наша. Она не чувствовала себя вправе сделать это. Что ж, я не мог осуждать ее за это… По-своему она была права. И прав был по-своему Гао, который мудро дал Корнелии достаточно большой срок, чтобы она могла разобраться в происходящем на Земле.
— А зачем ждать, пока вырастет сын? — спросил я. — Может, передать усыпляющие лучи нынешним жителям Земли?