Ночью снова нахлынет горячей волной воспоминание об одной из жертв, но уже ни так мучительно, как минувшую ночь. В соседней комнате жена укладывает спать детей, а он на кровати, делает вид будто читает газету. В голове сумбурные мысли, которые атакуют одна за одной, мучая его. Жена как и всегда холодна и входя в комнату делает вид, словно не замечает его. Собственно говоря это довольно привычно. Она всегда либо не замечает его, либо делает какие-то замечания. Он отложил газету и повернулся на бок, укрывшись одеялом. Засыпая, он вновь видел ту женщину, что была на вокзале. Он вновь вспомнил то фото, что было у неё и её растерянные глаза, молящие и сочувствии. Он боялся увидеть её во сне, и потому наверное долго не мог уснуть. В ушах сквозь звон он слышал её голос : "Мариночка!". Она будто стояла над ним, склонившись и повторяла имя ребёнка. Спустя несколько минут он стал засыпать. - Мариночка! - снова он услышал сквозь сон и открыл глаза. В тёмной комнате было тихо. Лишь дыхание спящей жены и ветер, который иногда было слышно за окном.
- Мариночка! - вновь услышал он. Ветер будто нашёптывал имя девочки, и теперь им овладевало чувство вины, которое словно тяжёлый груз ложилось на его грудь, мешая вздохнуть. Перед глазами силуэт той женщины, приближающийся к нему ближе и ближе. - Мариночка! - снова шепнул ветер, и теперь сон окончательно пропал.
Глава четвертая "Дневник убийцы"
" Вот и совершено второе преступление. Да! То, чего я когда-то боялся, стало происходить со мной, быть может по воле судьбы. Я контролировал себя слишком долго и не мог многого преодолеть в первую очередь в самом себе. Мною всегда управлял страх, и всегда держал в ежовых рукавицах.
Наверное моя борьба началась со страхом и трусостью ещё в детстве. Ведь именно с детства меня всё время посещал страх и боязнь всего. Я боялся людей, боялся собственной матери, несмотря на её любовь и заботу. Я боялся диалогов с ней, потому, что я просто часто не знал что можно говорить вечно страдающему человеку. Я боялся не столько её саму, сколько её страданий, которые вечно вызывали во мне чувства вины. Я был виноват лишь тем, что я просто был у неё и заставлял её помогать мне выжить. Я боялся людей, потому, что они часто умирали и мне было просто невыносимо больно на них смотреть! Смерть мне казалась противоестественной и вводила меня в уныние и вызывала отвращение и страх. Я был слишком мал и как звереныш загнанный в кусты, просто смотрел из этих кустов и ждал, когда все уйдут, чтобы воспрять духом и найти своё спасение. Это было поистине тяжелейшее для меня время. Но смерть преследовала меня на каждом шагу. Я боялся привыкать к людям, потому, что они постоянно умирали, как не парадоксально это звучит. Всё наше село было в постоянном напряжении, потому, что мы были оккупированы фашистами. Мы находились на передовой, как бы страшно для нас это не было. Это были постоянные обстрелы, бомбежки, постоянные самоубийства и нередко на наших глазах насиловали сельских девчонок и женщин. Я вспоминаю часто роту солдат, которые пришли освобождать наше село. Они героически пришли сюда и спасали каждый дом и каждую улицу, зная о превосходстве противника, они шли вперёд и закрывали нас грудью. Но уже через сутки я видел их мёртвыми. Я был слишком мал, но не понаслышке знал, что такое голод, холод и то безумие, когда к тебе в дом пришёл враг. Для меня эти герои были не мифом, каким они стали сейчас. Они для меня были настоящими, живыми и я ценил и искренне любил их за героизм и отвагу. Мне было тяжело их видеть мёртвыми, валяющимися в грязи, с вспоротыми немецкими штык ножами животами, откуда торчали синеющие кишки, оторванными конечностями и простреленными головами. Я видел в них то, чего никогда не смогу разглядеть ни в ком другом. Я любил их мёртвыми, изуродованными и без брезгливости искренне смотрел на них, продолжая любить, но я по прежнему боялся. Тогда смерть становилась мне более понятной и более близкой. Так во мне формировалось такое мировоззрение, какое оно сейчас. Я наблюдал за муками местной доярки с простреленной грудью и оторванной ногой и больше не чувствовал отвращения, но я продолжал чувствовать панический, истерический страх и в какой-то момент я искренне ждал её смерти. Я просто привык ко всему этому, всё это просто стало для меня более естественным понятным, тем более другого тогда и не было.