Я устал доносить людям о своём простом человеческом, естественном желании быть счастливым и заниматься тем, что люблю и хочу. Ведь у любого из нас есть своё призвание, которому человек по своей природе обязан отдаться, иначе он будет подобно дельфину выброшенному на берег задыхаться, и мучиться, ожидая неминуемую смерть. Я стал именно таким. Я стал зверьком, который оказался в неестественной среде обитания, и любые попытки войти в свою среду обитания оказывались неудачными, порой без объяснения причины меня выбрасывали за борт, даже не давая возможности быть там, где я мог находиться. Но помилуйте, не моя вина, что природа создала меня таким. Я тогда окончательно понял, что мир держится на боли, жестокости и чтобы выжить необходимо иметь возможность и состоятельность причинять боль. Я всеми усилиями шёл к мечте, приехав в столицу, чтобы получить своё, был близок к реваншу и отдался тому, чтобы взять его. Но снова я оказался за бортом, где и было моё место. Я просто ещё раз испытал боль и обиду, которые для меня были лишними. Я никогда этого не забуду. Мне вновь отвели более низкое место.
В училище я уже не боялся насмешек, хотя это мне причиняло боль. Прежде всего болью была невозможность быть там, где было моё сердце, а снова навязанное системой место, которое мне отвела система. Я чувствовал, что сорвусь, но был обязан быть там. Почему система создавая урода не думала о последствии?! Я мучился. Это училище было для меня чужим, страшным и противным. Я смог смириться, успокаивая, что всё это временно. Видя и ощущая на себе работу актива, я понял, что я никогда не смогу оправдать себя, но смогу отвлечь от себя внимание лишь тогда, когда стану таким же активистом. Я стал проявлять активность буквально во всём. Чувства мерзости и отвращения не отступали, но коллективные мероприятия порой вызывали интерес и так я мог проявлять себя, иногда фантазируя, что здесь я найду себя и забудусь. Но забыться было тяжело, более того невозможно. Я стал ощущать, что система давала мне возможность быть собой, хотя требования увеличивались, но я успешно справлялся. Я закончил училище и даже получил рабочее место. Самомнение спасало мои чувства, и я чувствуя, что меня принимают стал интересоваться работой. Я вновь пошёл на риск и видя, что техника позволяет мне работать с ней, и возможно мне удастся здесь реализовать себя, попытался получить высшее образование. Меня приняли в институт, дав возможность наконец-то чувствовать себя человеком, пусть даже не в своей стихии, но я был благодарен и этому, за неимением большего.
Но система требовательна и всегда к чему-то принуждает, и считаться с тобой она не будет. Так я и попал в армию. Я вновь ощутил то, что меня преследовало всю жизнь. Я не годился для того, чтобы стать юристом, потому, что мой отец был признан предателем, Родина не нуждалась во мне как в прокуроре, не видя меня в престижном кителе, но она видела меня в солдатских портянках и нуждалась во мне как в солдате, на три года забыв, что мой отец признан изменником. Я снова был в замешательстве, но не мог озвучивать этого. Я просто стиснув зубы подчинился и пошёл той дорогой, куда меня толкала система. Но теперь система показала ещё одну свою сторону. Кроме насмешек я должен был терпеть самые изощренные издевательства. И вновь я был именно должен их терпеть, потому как никто не нашёл хотя бы одного предлога, почему я мог прослужить без этого. Шока уже не было, хотя я не понимал за что и почему именно я должен страдать. Часто шли разговоры о войне и страданиях чьих-то родственников, или самих солдат. Мои страдания и лишения не учитывались, всё оборачивалось насмешкой, а потом мне напоминали об отце, хотя я не мог к этому относиться серьёзно, помня, что отец просто был оговорён. Я снова стал выброшен в то место, где задыхался. Так не формируется личность, так не закаляется характер. Так формируется психическая болезнь, ломается личность и человек постепенно или убивает себя, или просто превращается в животное. Я до последнего искал себя в новом, непонятном мне месте и в этом обществе, стараясь угодить этой чуждой мне природе. Однако система мне не давала возможности. Здесь были другие активисты, здесь было иное пространство, которое выталкивало меня. Я бы с радостью и сам выпрыгнул, но было нельзя. Насмешки переходили в откровенную ненависть, оскорбления, которые мне были непонятны. За что? Почему? Чем я виноват? Проклятая система мне не давала шансов быть там, куда я призван и я по её воле должен был оказаться там. У меня не было союзника, который бы дал мне помощь попасть в то русло, которое требовало моё существо. Я понимал свою никчемность, но не мог ничего с ней поделать. В итоге я сорвался и накинулся на обидчика с кулаками, поправ свою трусость и переборов страх. В ином случае наверное смелость и решительность были бы восприняты с признанием и уважением, но только не в моём случае. Мой порыв был воспринят с самой ужасной стороны. Да! Меня решили окончательно сбросить со всех возможных счетов, и выбросить из общества. Просто заломали толпой и что называется "опустили". Это была экзекуция, с проведённым обрядом сексуального характера, на глазах у моих сверстников, которые не возражая стояли в стороне и некоторые даже следили за тем, чтобы этого не заметили офицеры. Это было невыносимо больно и обидно. В тот момент я осознавал, что окончательно потерял любой шанс найти среди коллектива своё место, ведь после такого я мог быть в том месте, которое мне отвели. По правилу после того, как над кем-то проводят сексуальную экзекуцию, используя его в пассивной роли, этот кто-то может занять только самое низшее место. И я снова должен был смириться. Больше я не мог находиться среди сверстников и пытаться участвовать в разговорах. Если ко мне обращались, я не имел права смотреть им в глаза, а должен был опустить лицо. Я не мог здороваться с кем-то за руку, и даже когда мне требовалась помощь, я не имел права об этом просить, и желающих помочь не было. Ведь помогать мне было унизительным, и если кто-то это сделает, не исключено, что и его спишут в ту же яму, где был я. Слухи об этом разнеслись с предельной скоростью. Я мечтал покончить с собой, обдумывал каждый раз об этом, но не мог совершить самоубийство и просто чувствовал, как превращаюсь в животное. Самым ужасным и жестоким было, что меня умудрялись обвинять в том, что меня же изнасиловали и презирать за это. Я был в недоумении, за что же? Ведь я не хотел этого. Но система сама указала мне на спасение. Я был глуп, чтобы понять, что спасение таится в самой системе, а не в коллективе. Вновь система протянула мне руку, когда один из командующих заметил на мне побои. Я слышал, что офицеры склоняют солдат к сексуальным связям, потому старался обходить подобное стороной, но обстоятельства вынудили идти на контакт с офицерами, тем более, что выбора у меня не оставалось. К моему удивлению и счастью, офицеры проявили ко мне мягкость, понимая моё и без того ужасное положение. Они не сочувствовали мне, потому, что сочувствовать мне было просто глупо. Я отброс общества, который всеми силами рвался и лез в любые щели, чтобы не быть окончательно выброшенным за борт. Офицеры как умные и образованные люди осознавали, что я буду платить за покровительство любую цену, и были просто должны воспользоваться этим. Я стал доносить обо всех нарушениях, о которых знал. Меня не мог не удивить тот факт, что от меня не скрывалось ни одно нарушение, и обо всём говорилось в открытую, словно меня нет. За это им пришлось платить. Командование узнавало от меня даже о мелочах, и благодарность не заставила ждать. Они щедро благодарили меня, давая своё покровительство, которое освободило меня от побоев и сексуальных издевательств. Конечно старослужащие и сверстники не могли так просто отстать от меня, ведь это значило, что они проиграли, но и откровенного издевательства больше не было. Теперь слабость и осторожность показывали они, и это чувствовалось. Если раньше они откровенно оскорбляли меня, бросались с кулаками, чтобы сорвать злость, нагло заламывали меня и насиловали, то теперь они просто насмехались надо мной. Это не могло не радовать меня, ведь их слабость была настолько очевидной, что они сами чувствуя это, попадали в смешное и нелепое положение. Тот случай, когда человек выброшенный за борт, уже было стал для них утопленником, но в самый неожиданный момент стреляет в них с самого неожиданного судна. Они не могли просто так признать всего этого и шли на угрозы.