Когда, обескураженный и напуганный, он возвращался к себе, навстречу ему по лестнице, ведущей на чердак, спустилась мадам Ренке в черном капоте, но без чулок.
- Что тут стряслось? - осведомилась она.
- Сам не знаю. Мне послышался шум. Экономка включила свет в комнате Жиля, увидела разбитый ночник, опрокинутый стул.
- Сдается мне, вы сами и нашумели. Часто вы бродите во сне?
Жиль не ответил. Он расширенными глазами глядел на комод: среди вещей, выложенных им с вечера из карманов, недоставало одной - ключа от сейфа.
Он выдавил наконец:
- Не знаю.
- Приготовить вам горячий отвар?
- Нет. Благодарю.
- Теперь вы успокоились? Я могу идти спать? Ему удалось изобразить подобие улыбки.
- Конечно. И прошу прощения. Когда мадам Ренке ушла, Жиль подбежал к окну. Машина с потушенными фарами стояла на месте.
Мужчина, без сомнения, еще не вышел из дому. Он где-нибудь спрятался, может быть даже в спальне Колетты, и выжидает, пока Жиль заснет.
Жиль поймал себя на том, что бормочет вполголоса:
- На худой конец, во Французском банке есть второй ключ.- И несколько раз повторил: - Почему? Почему? Почему?
Он весь взмок от пота, как в тот вечер, когда напился. И с трудом сдерживал слезы.
- Я проторчу у окна сколько потребуется. Я увижу его. Я буду знать!
Но Жиль ничего не увидел, п'отому что проснулся утром в постели, на которую его свалила усталость.
Грузовики Мовуазена уже выезжали из бывшей церкви, и машина незнакомца давно исчезла в холодном рассвете, занимавшемся над набережной Урсулинок.
Ни одно из событий наступившего дня не было само по себе сколько-нибудь примечательным, но совокупность их повлекла за собой такие важные последствия, что эта дата стала одной из самых важных в жизни Жиля Мовуазена.
Доказательством этого с самого начала явились кое-какие признаки, неуловимые мелочи, над которыми лень задуматься и которые поражают нас позднее, когда мы наконец отдаем себе отчет в том, что они были предзнаменованием.
Например, этот смягченный, утренний свет... Этот серо-белый мир, где все звуки, и прежде всего пароходные гудки, казались особенно пронзительными, более того -душераздирающими. Они напоминали Жилю Тронхейм и еще множество северных городов, в каждом из которых он вот так же просыпался в гостиничных номерах, неразличимо похожих друг на друга.
Посмотрев на себя в зеркало, обрамленное черным с золотом, он нашел, что лицо у него уже не такое опухшее, а черты более отчетливы, чем раньше: насморк прошел. Усталость после тревожной ночи, беспорядочные хождения по городу, многодневная неопределенность- все это сказывалось теперь в тусклом цвете кожи, заострившемся носе, поджатых губах и суженных зрачках, которые темными блестками посверкивали сквозь щели век.
Что-то в Жиле изменилось: наверное, поэтому он открыл чемодан со своими вещами и, как нередко делал при жизни родителей, когда они втроем останавливались в очередном безликом номере, принялся перебирать содержимое: карточки, заткнутые за рамку зеркала; коробку из-под конфет, которую когда-то подарили его матери и в которой он держал галстуки; красивую шаль, перекупленную Мовуазенами у одного восточного жонглера.
Жиль замкнулся в себе. Особняк на улице Урсулинок как бы исчез - от него осталась лишь эта комната. Ла-Рошель уменьшилась до размеров пейзажа, обрамленного квадратом окна: край канала, кусок набережной, две далекие башни, замыкающие порт, и, слева, окно Колетты с еще не отпертыми ставнями.
Когда тетушка Элуа ворвалась к нему, он покраснел, а заметив, что она взирает на него с удивлением и не без упрека, покраснел еще больше.
- Вы перебрались в другую комнату?
Губы у Жиля чуть дрогнули, как у каждого робкого человека, когда он принимает решение. И голосом, сколь возможно более безразличным и отчетливым, объявил:
- Да. Эта мне нравится больше, и я собираюсь обставить ее на свой вкус.
- Но я же телеграфировала Бобу в Париж, чтобы он возвращался. У него есть знакомый художник-декоратор, и мы решили...
- Нет, у себя я хочу устроиться по-своему.
Это был первый сюрприз, преподнесенный Жилем всем, с кем он общался в последние дни. Держался он по-прежнему скромно, почти застенчиво; тем не менее чувствовалось, что воля его непреклонна.
- Как у вас вчера прошла встреча с этой женщиной?
- Прекрасно.
- Накормили вас по крайней мере прилично?
- Мадам Ренке превосходная кухарка.
- Что она говорила?
- Мадам Ренке?
- Ваша тетка.
- Ничего особенного.
Жиль притворился, будто не замечает, как встревожена Жерардинз Элуа.
- Кстати, наш друг Плантель приглашает вас к завтраку. Он хочет хотя бы предварительно ввести вас в курс дел вашего дяди, а теперь ваших.
Почему бы не пойти до конца? Негромко, но с упорством капризного ребенка Жиль отчеканил:
- Передайте господину Плантелю, что я не смогу позавтракать у него. Я очень утомлен. Кроме того, мне надо кое-что сделать.
- Я помогу вам. Вы же знаете, Жиль: я в полном вашем распоряжении. Мои дочери тоже. Они уже вас обожают. Что касается Боба, то я уверена: вы с ним столкуетесь, как будто дружили всю жизнь.
- Разумеется, - уклончиво проронил он.
- Чему вы намерены посвятить день?
- Трудно сказать, тетя. Разным мелочам. Понимаете, за короткий срок я перезнакомился со столькими людьми, что мне нужно отдохнуть.
- Эта ваша мадам Ренке хоть сменила воду для цветов?
- Право, не знаю.
Жерардина сбросила пальто и сменила воду в вазах.
- А вы не позавтракаете с нами? В семейном кругу, без посторонних?
- Благодарю, тетя. Я позавтракаю здесь.
- Когда я вас увижу?
- Завтра, хорошо? Да вы не беспокойтесь - я сам зайду. Но конечно, если вам неудобно...
Жерардина ушла, сильно обеспокоенная, и ее телефонный звонок на целый день испортил Плантелю настроение.
А Жиль вышел на второй этаж и не торопясь осмотрел все комнаты. Выбрал себе старинный секретер, несколько книжных полок, рамки для фотографий отца и матери.
- Извините, мадам Ренке. Не найдете ли минутку помочь мне?
Экономка тоже удивилась и забеспокоилась. Тем не менее спустилась вниз вслед за Жилем.
- Почему вы не распорядитесь, чтобы из гаража прислали рабочего. Он вам все поднимет.
- Потому что я предпочитаю поднять мебель сам.
В спальне она мельком глянула на фотографии, потом на Жиля, который показался ей теперь совсем другим человеком, и почти дружелюбно спросила:
- Вам больше ничего не надо? Внизу есть недурные коврики.
Жиль вместе с ней пересмотрел ковры, выбрал один. На лестнице ему встретилась тетя Колетта, направлявшаяся в город; в трауре и креповой вуали она выглядела еще более хрупкой.
Они довольно церемонно раскланялись и разминулись.
Часов в одиннадцать Жиль тоже вышел из дому и впервые после встречи с Армандиной у кладбищенской ограды оказался один на улице. Он постоял под сводом бывшей церкви, глядя, как выкатываются и вкатываются грузовики Мовуазена и суетится Пуано, управляющий с железным крючком вместо руки, так и не посмевший подойти к хозяину, которому его еще не представили.
Оттуда Жиль отправился на улицу Минаж, где жил доктор Соваже, любовник его тетки. Рынок торговал вовсю. Был большой субботний базар, и под аркадами узкой, плохо вымощенной улицы, стоя среди своих корзин, надсаживались горластые крестьянки.
Между зеленой лавкой и невзрачным галантерейным магазинчиком медная дощечка возвещала: "Морис Соваже, врач. Прием с 14 до 18, по субботам с 10 до 12".
Жиль собрался было позвонить, но заметил, что дверь приоткрыта, и на другой, эмалевой, дощечке прочел: "Просьба входить без стука".
Миновав пахнущий аптекой коридор, он вошел в приемную, где уже молчаливо ожидали своей очереди шесть человек, и присел на стул у плетеного столика со старыми журналами.