Параллельно с рассказом о грозе, прогромыхавшей в начальственных кабинетах на втором этаже, до лабораторий докатился и нелепый слух о роковой пятнице. Возникший, вероятно, в результате чьего-то желания пошутить на злободневную тему – вот, дескать, беда-то опять пришла к нам в пятницу – черный это день, осененный духом бродячего мертвеца, – слух этот моментально отделился от своего создателя и его неуклюжей попытки насмешить публику и дошел до Мишиного слуха уже как мрачное предостережение, напоминающее беспечным людям о существовании инфернального мира и о выходцах из этого царства зла. Как ни глупы были эти измышления, но что-то они задевали в человеческой душе, тревожили ее, и после того, как человек отбрасывал эти бредни, они все же оставляли после себя тягостное, неприятное ощущение.
Чтобы закончить с историей, повествующей о непомерной гордыне Вероники Аркадьевны, доведшей ее шаг за шагом до увольнения с завидной и уважаемой должности главного бухгалтера солидного НИИ, скажем несколько слов о последующих событиях, о которых успел узнать наш герой еще до ухода с работы. Перекурив и слегка успокоившись, снабженец в свою очередь отправился к заму по науке, чтобы сообщить тому о сокрушительном провале своих переговоров с главбухом. Но там его ждали еще более печальные известия – скандал разрастался со скоростью лесного пожара. О чем совещались два врио, столкнувшиеся с неприятной проблемой, сулившей им еще бóльшие неприятности в будущем – то есть после возвращения академика, – известно мало, поскольку их разговор происходил за закрытой наглухо дверью директорского кабинета, так что известная читателю секретарша (однажды уже профигурировавшая на этих страницах под именем Серны Михайловны), отлично осведомленная о всех деталях недавнего посещения этого же кабинета главбухом – та, вероятно, сознательно оставила дверь, распахнутой настежь (мне, дескать, скрывать нечего – пусть все знают), – в этот раз сообщить ничего не могла. Однако, повествуя в своем кругу обо всей истории своей стычки с главбухом, снабженец излагал дело так: я, дескать, прямо заявил NN, исполняющему обязанности директора, что хотя и готов забыть про этот конфликт – мне его раздувать совершенно ни к чему, но извиняться перед ней я решительно отказываюсь. Я ее ничем не обидел – совесть моя чиста, и извиняться мне не в чем. Она – не девочка, но и я – не мальчик, с которым можно проделывать такие штуки. Приедет академик, пусть сами и расхлебывают эту кашу, а меня увольте. При этом, зацепившись, видимо, за нечаянно вылетевшее у него слово, добавил: В любом смысле понимайте это «увольте» – меня этим не запугаешь. Придется, так я и сам могу уволиться.
Сама же Вероника Аркадьевна, вернувшись в бухгалтерию и собрав своих «девушек», объявила им о своем решении, предупредив, чтобы они были готовы к скорому появлению нового начальника. Разговаривала она вполне мирно, заверила своих подчиненных, что дело вовсе не в них, что к ним у нее никаких претензий нет – мы с вами неплохо работали, – так она выразилась, – могли бы и дальше… но… обстоятельства… Даже явно раздражившая ее Петунина не услышала от начальницы ни малейшей колкости. Сцена прощания с коллективом была выдержана в спокойном элегическом тоне. Никак не ожидавшие такого поворота событий «девушки» нестройным хором выразили свои сожаления, и действительно были весьма встревожены открывшейся перед ними перспективой – кто его знает, какой будет новый главбух? И почти сразу же после этого Вероника Аркадьевна сообщила, что чувствует себя неважно – давление, наверное, поднялось, – но от вызова «скорой помощи» решительно отказалась и попросила найти шофера институтской «Волги», чтобы он довез ее до поликлиники. Так что уже через несколько минут главбух покинула место работы и отправилась на прием к врачу.