Всё это, конечно, неприятно, разъяснял директор своей уже несколько успокоенной (не ее ведь это забота) подчиненной, и, безусловно, налицо явный непорядок – институтский склад вовсе не приспособлен для хранения такого рода ценностей, – но вся эта ситуация должна разрешиться в ближайшие дни. С заводом уже есть договоренность, и, получив указания от своего начальства, они заберут платину – день-два и всё будет улажено. А затем и в документах будет наведен порядок, так что платить по счету не придется. Не берите в голову.
Получив столь исчерпывающее разъяснение и прямое указание не брать в голову то, что ее не касается, Вероника Аркадьевна (опять же, по ее словам), хотя из любопытства и спустилась на склад, где Нина (довольно нервно и с жалобами на свою обеспокоенность) продемонстрировала пресловутое сокровище (аккуратные такие белые картонные коробки – в таких импортные сапоги продают – и в них в специально сделанных гнездах разложенные в два ряда небольшие моточки невзрачной с виду проволоки; не будешь знать, что это такое, и внимания не обратишь), но быстро якобы забыла про эту не касающуюся ее историю и только сейчас (ну, надо же! – в этом месте своего рассказа Костя выразился весьма грубо) ей пришло в голову, что наличие на складе большой партии платины и взволновавшее весь институт убийство бывшего электрика могут быть связаны между собой. О чем она решила незамедлительно (вот же… – опять не удержался от матерка Костя) поставить в известность органы следствия – посчитала, так сказать, своим гражданским долгом. Хоть это, вроде бы, не ее дело, и пусть она, возможно, перестаралась, а следователю и без нее всё давно известно, зато теперь совесть у нее будет чиста – возникшие у нее подозрения она откровенно высказала тем, кто занимается этим делом. Выслушав столь сногсшибательное заявление ниикиэмсовской бухгалтерши и оформив его надлежащим образом с помощью уныло молчавшего (вот же характер – ничем его не проймешь) Олега, Костя еле сдерживал, как он рассказывал, переполнявшие его эмоции и только здесь, передавая суть разговора своему соратнику, дал себе волю.
Вот же сволочи (щадя деликатные чувства читателей и читательниц, не буду передавать его высказывания дословно), кипятился следователь Коровин, две недели – нет, ты подумай, – две недели! они морочили мне голову. Ведь не одна же эта фря – так ее перетак с ее гражданским долгом – знала про платину. И все помалкивают – в стороне хотят остаться. А теперь что? Где я теперь этих молодцов искать буду? Они уже давно в Ростове или в Одессе, или в Душанбе, или черт их знает где. Если бы мы сразу же узнали про кражу, так хоть что-то можно было бы сделать. А сейчас их и след уж простыл. Тьфу!
На Мишу, внимавшего Костиному рассказу с открытым, как говорится, ртом, услышанное произвело просто ошеломляющее впечатление. И, если Костя в своих гневных речах напирал в основном на подлость ниикиэмсовских функционеров, из-за трусости и желания уклониться от малейшей ответственности ставших на позицию чуть ли не пособничества укравшим платину бандитам, то Мишу поразила, в первую очередь, возникшая перед его внутренним взором совершенно новая картина произошедшего. Словно вспышка молнии разом осветила целый мир, как говаривал высоко чтимый нашим героем Гоголь, и стало видно настолько ясно, насколько видеть может человечье око. Все события последних дней, над которыми они ломали головы и пытались со скрипом вставить их в свои рабочие гипотезы, мигом стали осмысленными, тесно увязанными между собой и нашли свои логически оправданные места в общей картине происходящего. У Миши было такое ощущение, что, зная с самого начала о наличии на складе платины, они могли бы, если не предсказать, то, по крайней мере, предположить с большой степенью вероятности то, чего свидетелями им довелось стать впоследствии. Та цепочка происшествий, с которой им пришлось столкнуться в реальности, логически вытекала из самого факта кражи платины и разворачивалась с почти неизбежной в подобной ситуации последовательностью.