— Добрый вечер, солдаты Германии!
— Добрый вечер, — отвечают они.
— Вы не скажете мне, где в этом темном царства Школьная улица?
Солдаты смеются.
— Мы сами в этом царстве только со вчерашнего дня, — говорит один.
— Надо спросить у местных, — добавляет другой.
— У местных? — Теперь смеюсь я. — Вы же загнали их в норы. В отеле мне объяснили, как идти, а я что-то запутался. Но, увы, ничего не поделаешь, надо идти. Служба Германии — первое дело, и бог знает, куда идет каждый человек. (Эту пословицу я вычитал в немецком календаре.)
— Так то бог, а не вы, — смеется солдат.
Чуть поднимаю руку и небрежно бросаю:
— Хайль Гитлер!
Стукнули четыре каблука:
— Хайль, хайль, хайль!
Иду дальше. Слышу, как переговариваются позади меня солдаты. Может быть, у них возник спор о том, нужно или не нужно было проверить мои документы. Иду медленно. Нет, солдаты меня не окликают.
В начале Школьной улицы меня останавливает патруль. Только мигнул лучик моего фонаря, раздался строгий возглас:
— Погасить огонь! Стой!
Подходят трое: два солдата и очень молоденький лейтенант. Фонариком, спрятанным в рукаве плаща, он освещает мое лицо:
— Что вы здесь делаете?
— Ищу вас.
— Нас? Зачем? — Лейтенант озадачен.
— Наконец поможет кто-нибудь найти нужный мне дом. — Я вынимаю из кармана бумажку с адресом: — Посветите, пожалуйста…
Лейтенантик быстро освещает бумажку, но смотрит на меня…
— Школьная улица, семнадцать, — читаю я. — Где это? У скольких патрулей спрашивал, никто не знает. Такое впечатление, что наша армия взяла город, но никто в армии ничего не знает о том, что мы взяли.
— Прошу ваши документы, — хоть и строго, но весьма почтительно произносит лейтенант.
— Пожалуйста, — говорю я чуть раздраженно.
Лейтенант освещает фонариком мою бумагу, увенчанную гербовым орлом и прочими канцелярскими знаками, долженствующими вызывать уважение у всякого добропорядочного немца.
— Вы только что приехали? — спрашивает лейтенант.
Я уже сержусь:
— Из Кенигсберга летел сюда один час, а здесь три часа не могу добраться до цели!
Лейтенант аккуратно складывает и возвращает мне бумагу.
— Идите вот так. Машина «Оппель-адмирал» стоит как раз у дома, который вам нужен.
— Какая машина? — раздраженно спрашиваю я.
— Дежурная.
— Значит, есть же машины! — Я уже разозлен не на шутку. — Но машины стоят, а те, кому нужно на них ездить, вынуждены блуждать по темному городу.
— Это вне моей компетенции. — Лейтенант приложил руку к козырьку: — Тут не больше двухсот шагов.
Подхожу к особняку Непримиримого. Из «Оппель-адмирала» меня рассматривают какие-то люди. Даже стекло опустили, чтобы лучше видеть. Прохожу с достоинством, не позволяющим повернуть голову. Поднимаюсь на крыльцо особняка и решительно нажимаю кнопку звонка. Не отпускаю ее секунд пять. Гремят и звякают запоры. Дверь открывается. Передо мной человек огромного роста. Спрашивает на плохом немецком языке:
— Кто вам нужен?
Называю свои нареченные имя и должность и говорю, кого я хочу видеть.
— Одну минуту…
Дверь закрывается, но через минуту распахивается настежь:
— Пожалуйста, входите.
С толком, с расстановкой снимаю в передней пальто, тщательно причесываюсь перед зеркалом. Человек огромного роста нетерпеливо ждет, переминаясь с ноги на ногу. Затем он распахивает передо мной дверь, что справа, и я прохожу через большую пустую комнату. Человек забегает вперед и распахивает передо мной следующую дверь. Я вхожу в ярко освещенную комнату, очевидно — столовую. За овальным столом друг против друга сидят тучный мужчина и еще более тучная женщина. При моем появлении они оба встают.
— Здравствуйте, долгожданный гость, — приторно улыбаясь, произносит по-немецки мужчина и, протягивая мне руку, называет свое имя.
Это Непримиримый. Рука у него пухлая, сырая. Он представляет мне супругу. Я целую ей руку. Она смотрит на меня настороженно…
Сажусь за стол рядом с Непримиримым. Не спеша достаю из портфеля великолепный бумажник, на котором сияет золотая монограмма. Портфель опускаю на пол, возле своего стула. Из бумажника вынимаю бумагу и протягиваю ее Непримиримому.
— Прошу ознакомиться с доверенностью, данной мне доктором Гернгроссом на ведение здешних его дел.
Увы, бланка прусского помещика подпольный центр не имел, доверенность была напечатана на гербовой бумаге, и, хотя выглядела она вполне достоверно, я не без тревоги наблюдал, как Непримиримый читал ее. Делал он это очень внимательно, вертя бумагу и так и эдак. Он прочитал даже круговые тексты двух печатей. Затем он вернул доверенность мне. Лицо его стало непроницаемым.