Силы покидают ноги. Руки сами поднимаются, складываются для крёстного знамения, но не доходят. Падаю на колени. Упираюсь лбом в холодный камень. Дрожь бьёт по всему телу. Не могу говорить. И только слышу стук собственного сердца, — громкий, бешеный в ушах и в висках.
— Господи…Царь…Пастырь… — хрипло вырывается из пересохшего горла.
Тишина. Тяжёлая. Давящая. Слышно, как потрескивают свечи где-то в углу.
— Встань, игумен Никон, — говорит пастырь тихо, ровно. И от этого становится только страшнее.
Поднимаюсь с трудом. Ноги дрожат.
— Благодарю за поздравление с восшествием, игумен, — говорит он. Говорит ровно, но каждое слово кажется высеченным в камне. — Кожеозерская обитель в добром здравии? Братия не унывает?
— С…слава Богу, государь…— выдавливаю из себя. — Трудимся…молимся…Голос срывается. Не могу! Не могу говорить пустые слова! Вся моя решимость, все ночные обещания испаряются под этим взглядом, который чувствую на себе. Жгучий, всепроникающий. Вновь падаю ниц.
— Что тревожит тебя, Никон? — спрашивает он вдруг. Прямо. Без предисловий. — Вижу смятение в душе твоей. Говори.
Не могу встать. Колени не слушаются, а стыд жжёт лицо.
— Встань, — повторяет он мягче. — Подойди.
С трудом поднимаюсь. Ноги ватные. Делаю шаг. Ещё. Не смею поднять глаз.
— Ты боишься, Никита? — спрашивает он, произнося моё мирское имя.
— Боюсь, Пастырь… — шепчу. — Боюсь не гнева твоего… Боюсь, что взор твой…видит все мои скверны.
— Сильно смятение в душе твоей, Никон. Молви.
От этих слов что-то обрывается внутри. Сомнения, попытки казаться достойным — всё рушится.
— Государь…Пастырь…— голос мой хрипит, как несмазанная дверь. — Грешник я пред тобой…пред Господом…Недостоин…стоять пред тобой…Виновен во многом… — Слёзы, предательские, жгучие, катятся по щекам, теряются в бороде. — Маловерие…сомнения…немощи былые…Суди меня…Если воля твоя…вели казнить…за грехи…Я готов…Готов принять…
Рыдаю, уже не сдерживаясь. Всю ночь копившийся ужас, стыд, отчаяние — всё выплёскивается наружу. Тело трясёт. Стою, согнувшись, как под тяжестью невидимого креста.
Вновь тишина. И только моё прерывистое дыхание и всхлипы нарушают её. Потом — шаги. Лёгкие. Государь подходит. Очень близко. Так близко, что чувствую тепло, исходящее от него. Вижу краешек его простого кафтана, сапоги.
Рука пастыря касается моего плеча. Его прикосновение как удар молотом. Я вздрагиваю, замираю. Рыдания стихают.
— Подними голову, Никита.
Повинуюсь. С трудом. Глаза залиты слезами, всё расплывается. Но вижу его лицо. Близко. Спокойное. Ни гнева, ни отвращения. Только…понимание? Печаль?
— Грехи твои, — говорит он тихо, но каждое слово врезается в сознание, — Многочисленны. Знакомы. Разве я не знаю немощи людской? Разве не вижу её каждый день вокруг себя? В боярах, в купцах, в мужике последнем? В тебе?
Он вздыхает. Взгляд пастыря становится отрешённым, будто смотрит он куда-то далеко, вглубь времён, которых я не знаю.
— Страх твой…сомнения…похоть…гнев…— он перечисляет мои грехи без осуждения. — Всё это — цепи, Никита. Цепи, которыми Дьявол приковывает душу к земле, к тлену. Ты их признал. Ты увидел. Это — первый шаг к свободе.
Рука его сжимает моё плечо чуть крепче. В этом прикосновении — и сила, и утешение.
— Я прощаю тебя. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Прощаю не потому, что грехи твои малы. Прощаю потому, что вижу: сердце твоё ждёт очищения. Жаждет служить. Истинно. Не из страха, не из корысти.
Облегчение? Нет. Что-то большее. Будто гора с плеч свалилась. Будто ледяные оковы растаяли внутри. Слёзы текут снова, но теперь — другие. Тихие. Очищающие. Хочется снова упасть на колени, целовать ноги государя. Но его рука на плече удерживает.
— Слушай же, Никита Минов, сын крестьянский, игумен Кожеозерский, — голос его обретает ту самую властную, звенящую ноту, что слышала вся Русь на венчании. — Прощание дано не для покоя. Дано для дела великого. Дела, равного подвигу апостольскому.
Он отпускает моё плечо и делает шаг в сторону. Его взгляд становится острым, пронзительным, полным неземной решимости.
— Запад. Земли Речи Посполитой. Там — братья наши по крови. По языку. Но души их…отравлены ядом латинской ереси. Унией (смотрим примечание). Католичеством. Они забыли истинную веру предков. Забыли пути к спасению. Души их томятся во тьме, а тела стонут под игом иноверных панов.
Пастырь подходит к столу, берёт в руку простую, нераскрашенную деревянную иконку. Смотрит на неё.