— Слово Божие там глохнет. Православные храмы стоят пустые или отданы униатам. Священников верных — мало. Их гонят. Унижают. Убивают. Вера наша — на краю гибели в тех землях.
Алексей Михайлович поворачивается ко мне, и его глаза горят.
— Я посылаю тебя туда, Никон. Ты будешь моей рукой. Моим голосом. Ты пройдёшь по городам и весям (деревням) Польши и Литвы. Ты найдёшь там православных — запуганных, отчаявшихся, забытых. Ты скажешь им: «Пастырь видит вас! Пастырь не забыл! Верьте! Держитесь!»
Государь делает шаг ко мне, и теперь мы стоим совсем близко.
— Ты соберёшь священников. Верных. Смелых. Не словоблудов, не искателей тёплых мест, а воинов Христовых. Ты будешь ставить их на приходы. Ты будешь открывать школы. Ты будешь печатать книги на нашем языке. Ты будешь возрождать веру там, где её пытаются растоптать!
Голос пастыря крепнет, наполняя Палату.
— Дело твоё — тайное и явное. Тайное — искать союзников среди местной знати, среди тех, кто ещё помнит веру своих отцов. Явное — нести народу слово Божие. Проповедовать. Крестить. Исповедовать. Служить литургию под страхом смерти! Ты поедешь не как посол. Посла убьют или выставят. Ты поедешь как странник. Как паломник. Как учитель. С малых числом верных людей. Но с великой силой в сердце — силой истинной веры и моим благословением!
Он замолкает, а глаза его не отпускают меня. В них — ожидание. Испытание.
— Пойдёшь ли? — спрашивает он просто. Но в этом вопросе — вся тяжесть креста. Все ужасы пыток и смерти, которые ждут в иноверной земле.
В груди пустота. Потом — прилив. Горячий, стремительный. Страх? Он есть. Но он отступает, затопленный чем-то большим. Огромным. Благодарностью за прощение. Восторгом за доверие. Жаждой искупить свою греховность делом. Подвигом. И…верой. Верой в него. В Пастыря.
Выпрямляюсь во весь рост. Стираю последние слёзы с лица. Смотрю прямо в эти бездонные голубые глаза.
— Пойду, Государь. Пастырь мой. — Голос твёрд как никогда. — Пойду. Соберу священников. И на Руси, и в самой Польше найду тех, кто сердцем чист и духом крепок. Понесём слово твоё. Понесём свет истинной веры. В самые тёмные углы. К самым отчаявшимся.
Делаю глубокий вдох. Слова клятвы рвутся из самой глубины души.
— Пусть ляжет путь мой через костры и тюрьмы. Пусть польские паны точат ножи. Пусть униаты плюют вслед. Я пойду. Буду проповедовать на площадях и в корчмах, в хижинах холопах и в покоях тайных православных вельмож. Буду ставить священников там, где их не было сто лет. Буду открывать школы, где дети научатся читать слово Божие на языке матери своей. Буду печатать книги, если Господь даст возможность. Сделаю…сделаю невозможное. Или умру. Умру с именем твоим на устах, Пастырь. Умру за слово Божие. За Русь. За тебя!
Молчу. Жду. Сердце колотится, но уже не от страха. От готовности. От предвкушения пути.
Алексей Михайлович смотрит на меня долго-долго. Лицо его непроницаемо. Потом вдруг…уголки губ чуть приподнимаются. Тень улыбки? Одобрения?
— Хорошо, Никон, — говорит он тихо. — Очень хорошо. Знаю, что не ошибаюсь в тебе. Готовься. Скоро дам тебе грамоты, средства, имена верных людей здесь, кто поможет. И…— он делает паузу, — … икону эту возьми.
Он протягивает мне ту самую простую деревянную иконку. На ней — Спас Нерукотворный. Лик строгий, скорбный, но полный неземного света.
— Пусть хранит тебя. И напоминает: не ты идёшь. Мы идём. Я с тобой. Всегда.
Беру икону. Дерево тёплое от его рук. Прижимаю к груди. К сердцу.
— Благодарю, Пастырь. — Кланяюсь низко. — С твоей помощью…с Божьей помощью…свершим.
Поворачиваюсь и иду к выходу. Ноги уже не свинцовые. Страх остался там, в палате, у ног государя. Теперь на его месте — решимость. Стальная. Яростная. И странное, щемящее чувство…счастья? Чистоты? Причастия к чему-то огромному, тому, что важнее собственной жизни.
За спиной слышу тихий голос:
— Помни, игумен. Ты несёшь не просто веру. Ты несёшь свет. Свет, который должен затмить все ереси. Свет, под которыми соберутся все православные земли. Начинается, Никон. Начинается великое деяние. И ты — первый его воин.
Выхожу на площадь. Солнце стоит высоко и золотит колокола. Воздух свеж. Глубоко вдыхаю. Полной грудью. Так, давно не дышал. Смотрю на иконку в руке. Простое дерево, тёплое от его рук. Смотрю на лик Спасителя. Строгий взгляд. Но теперь я вижу в нём не осуждение, а доверие. «Не ты идёшь. Мы идём» — эти слова звучат во мне как колокол.