— На постели? Что ты несёшь? — хмурится Морозов.
— Договорился я, Борис Иванович, — продолжает Плещеев, и в его голосе слышится мрачное удовлетворение. — Договорился с его постельничим, молодым Аничковым. Тот ведает царской спальней, постелью, бельём. Деньги ему в руки сунул — немалые. И поместье пообещал после…после завершения дела. Да чин повыше. Он долго колебался, боялся, но алчность переселила. Взял яд.
Борис Иванович замер, а его глаза расширились. На миг злость и страх уступили место жадному любопытству.
— Яд? Какой? И…как?
— Тихий. Медленный. Коварный, — объясняет Плещеев. — Не тот, что валит с ног сразу, а тот, что подтачивает исподволь. Как червь точит дерево. Вчера Аничков начал. Пропитал им постель государеву. Яд этот…он впитывается. Через поры. Пока царь спит. Не убивает сразу, но день за днём, ночь за ночью…он делает своё дело. Ослабляет. Травит изнутри. Вызывает недомогание, зуд, бессонницу…а потом и худшее.
Борис Иванович медленно опускается на лавку напротив Плещеева. Лицо боярина светлеет и чувствуется, как напряжение спадает.
— А…вот оно в чём дело. Постель…Хитро, Леонтий Стефанович. Очень хитро. А я уж думал… — Он усмехается. — Вот почему Алексей сегодня такой смурной, вид нездоровый…Не выспался, поди. Зуд замучил.
— Именно, — кивает Плещеев. — Аничков будет продолжать. Каждую ночь, пока есть возможность. По чуть-чуть. Чтобы не вызвать подозрение у лекарей. Несколько дней…может, неделя-другая…И конец. Тихий, естественный. От «неведомой немочи». Никто и не заподозрит. Всё точно сработает, Борис Иванович. Жди.
Морозов делает большой глоток медовухи, и его глаза начинают блестеть.
— Надеюсь, Леонтий. Надеюсь. Оставлять его живым — смерти подобно. Опасен он стал. Слишком опасен. Своими начинаниями всех нас в гроб вгонит.
— А что потом, Борис Иванович? После…когда его не станет?
Хозяин откидывается на спинку лавки, а на его лице появляется выражение властной уверенности и даже почти триумфа.
— Всё продумано, Леонтий. Я женюсь на его старшей сестре. А потом…потом буду править. Сам. От ее имени. Или даже…прямо…
— Женишься? На царской сестре? При всём уважении, но кто этому позволит? Бояре точно воспротивятся.
— Бояре? Ха! Они сейчас как щенки слепые мечутся. Одни обижены до глубины души за белые слободы и местничество. Другие напуганы нововведениями и этим «пастырским» бредом. А я…я им дам то, что они хотят. То, что Алексей у них отнял! Пообещаю вернуть белым слободам их вольности. Все льготы! И не только вернуть, — новые дать! Поместий раздарить, — сколько душе угодно! Вот тогда они запоют по-другому, мои «обиженные» бояре. За мной пойдут. А формальности…формальности соблюдём через Земский собор.
— Земский собор? — переспрашивает Плещеев, поражённый размахом плана. — Да разве он тебя, Борис Иванович, царём поставит? Не царского ты рода!
— А отец Алексея прямо царского был рода? А до него кто был, забыл? — парирует Борис Иванович с холодной ухмылкой. — Земский собор ставил не одного царя. Поставит и меня. Главное — подготовить почву. А я готовил, Леонтий. Вовсю готовил. Пока Алексей мне свои дурацкие поручения давал. То водопровод чугунный, то Уложение новое. Всё это время налаживал связи с нужными людьми. Много тех, кто кормится от моей руки, кто должен мне за милость. Кто просто…понимает, куда ветер дует. Они и обеспечат нужное «мнение» на Соборе. Голоса наберу. Уж поверь.
Плещеев удивлённо смотрит на Морозова, и его толстое лицо выражает сейчас смесь восхищения и страха перед этой безудержной амбицией.
— Умно…Очень умно, Борис Иванович. Не ожидал от тебя такой прыти. Зря Алексей Михайлович тебя, своего «дядьку» в сторону списал. Мальчишка! Обычный мальчишка, возомнивший себя божьим помазанником.
— Вот именно! — Морозов встаёт, полный новой энергии. — Алёшка недооценил меня. Его ошибка. Роковая ошибка! — Он подходит к Плещееву и кладёт тяжёлую руку ему на плечо.
— Но теперь Леонтий Стефанович, главное ты не подведи. Эта задумка с постелью…должна сработать. Без осечек. Аничкову — напоминай, подбадривай. Деньгами, посулами. Пусть не дрогнет и выполняет своё дело исправно. Понял?
Плещеев поднимается, и его массивная фигура кажется ещё больше в колеблющемся свете свечей.
— Понял, Борис Иванович. Не подведу. Будь спокоен. Всё сделаю, как ты велел. Пусть его «немощь» крепчает. Скоро конец. — Он кланяется. — С твоего позволения, пойду. Дела ждут.
Хозяин кивает, провожая взглядом. Когда дверь за гостем закрывается, он снова остаётся один в огромной, внезапно опустевшей горнице. Подходит к окну. За окном — темень московской ночи и редкие огоньки вдали. «Скоро Алёшенька» — шепчет он в стекло, и на губах его застывает ледяная улыбка…