— Получилось… — шепчу я, глядя на свои руки. — Ребята! Смотрите! РУССКОЕ МЫЛО!
Теперь руки моют все. Минута и восторженный гул наполняет комнату.
— Молодец, Мишка! Твой случайный бросок! — Иван обнимает меня. — Без твоей досады, может, ещё месяц бы мучались!
Радость неописуемая. Это не просто успех. Это доказательство, что мы можем не только продавать сырьё, но и сами получать готовый, ценный товар! Настоящее золото!
Сегодня в горнице Никиты Ивановича Романова сидят важные гости. Стол заставлен питьём и едой, но слуг рядом нет. Хозяин опасается лишних ушей, а потому помогать им никто не будет. Ставни закрыты, а свечи пляшут, отбрасывая дрожащие тени на резные стены. За столом у Никиты Ивановича сидят Борис Иванович Черкасский и Иван Петрович Шереметев. Они медленно пьют вино, но почти не прикасаются к еде.
— Никита Иванович! Борис Иванович! Дальше терпеть нельзя — звучит голос Шереметева. — Морозовские псы уже больше половины моих белых слобод переписали! Пришли, ворота сломали, холопов избили, управляющего чуть не прикончили. А теперь — штрафы! Огромные штрафы за якобы «самозахват» земли! Грозят судом! Где это видано? Где уважение к боярскому достоинству? К грамотам, данным ещё царём Михаилом Фёдоровичем⁈
Черкасский мрачно кивает, а сам он нервно отламывает краюху хлеба.
— У меня то же самое, Иван Петрович. К моей слободе под Коломной нагрянули. Народ перепугали до смерти. Ведут себя словно «татары»! И всё — без решения Боярской думы, а просто по «указу государя». Но кто видел сей указ? Кто подтвердит? Это нарушение всех основ! Всех обычаев! Сначала местничество отменили, — казалось, он с ненавистью выплёвывает каждое слово, — мой приказ отняли и поставили какого-то худородного выскочку! А теперь на наше имущество, на наши права посягают! Немыслимое унижение!
Никита Иванович Романов откидывается на спинку лавки, а его глаза пылают.
— Я говорил с Борисом, — произносит Черкасский тише, но с тем же возмущением. — Требовал объяснений, требовал остановить этот беспредел! Знаете, что «первый товарищ» ответил? Мол, не его инициатива! Мол, сам молодой государь так решил! Он, видите ли, лишь исполняет волю царя!
При этих словах Никита Иванович резко выпрямляется, а его спокойствие окончательно рушится.
— Враньё! Бессовестная ложь! Бориска Морозов совсем обнаглел! С каких это пор «дядькой» царским возомнил себя? Кто он такой? Ни капли романовской крови в нём нет! Я — двоюродный брат Алексея! Плоть от плоти рода! А этот? Воспитатель, втёршийся в доверие обманом! Выскочка!
Он делает паузу, переводя дыхание. Шереметев и Черкасский уставились на хозяина дома, замерев.
— Я сам после начала этих злодействий обратился к государю! — продолжает Романов, ударяя себя в грудь. — Говорил о несправедливости! О попрании местничества, о назначении незнатных на высокие должности! О том, что нападение на белые слободы — это плевок в память его батюшки, царя Михаила Фёдоровича, утвердившего наши вольности!
— И что же? Как отреагировал государь? — нетерпеливо перебивает Шереметев, наклоняясь вперёд.
Никита Иванович горько усмехнулся.
— Алексей…Алексей был в изумлении. Смотрел на меня широкими глазами. Спрашивал: «Неужели, дядя? Не может такого быть! Ты, верно, ошибаешься?» Клялся, что поговорит с Морозовым, потребует объяснений и во всём разберётся!
— И? — вырывается у Шереметева. — Что дальше-то?
— Дальше? — Романов разводит руками с жестом полного бессилия и разочарования. — Ничего! Когда я вновь встретил Алексея, он был бледен, казался больным. Сказал мне: «Дядька Борис Иванович мне разъяснил. Всё делается правильно, для пользы государства. Ошибок нет». Как отрезал! Будто и не было нашего разговора!
Иван Петрович вскакивает с бешеным лицом.
— Вот видите! Видите⁈ — Шереметев мечется по комнате. — Это же Морозов! Он отравил моего дядю Фёдора Ивановича! Я теперь в этом уверен! Захотел всю власть прибрать! Гад! Трус! И ссылается на блаженного мальчишку! Совсем заврался, пёс смердящий! — От избытка эмоций боярин бьёт кулаком по столу. — У меня в ведомствах люди остались, дьяки верные! Все говорят одно: «Морозов ходит по приказам и требует отчётов! Будто он уже царь!»
От таких слов Борис Иванович Черкасский хмуро выпивает половину кубка, а затем говорит:
— А вот ещё новость, господа! Знаете, какие белые слободы пока не тронуты? Чьи не описывают?