— На стены! На стены лезь! — орёт Васька, карабкаясь по груде дров к бойнице. Федька, не помня себя, лезет за ним. Сверху бьёт холоп в добротном кафтане. Стрелец инстинктивно отмахивается бердышом. Удар. Тяжёлый, жёсткий. Бердыш застревает в кости. Федька отталкивает раненного. Холоп с воем падает вниз, под ноги бегущей толпе.
Федька на секунду замирает. Он только что впервые убил человека. Руки дрожат. Но вокруг — безумие. Крики. Выстрелы. Звон стали. Вонь пороха и крови. Страх сменяется дикой яростью. Они стреляют! Морозовцы убивают народ! Защитников царя!
— За пастыря! — хрипит он и крепче хватает бердыш…
Борис Иванович слышит грохот. Крики и выстрелы уже рядом с домом. В усадьбе паника. Слуги бегают, как угорелые, женщины плачут. Кто-то пытается запирать двери внутри.
— Господин! — врывается в кабинет начальник его охраны, Григорий. Лицо у бойца в копоти, а на рукаве видна кровь. — Не удержали! Ворота пали! Чернь и стрельцы ворвались во двор! Держимся у крыльца, но их — тысячи! Нам не выстоять! Надо уходить! Сейчас!
— Уходить? Куда? Это мой дом! Моя земля! — кричит он, не веря своим ушам. — Где помощь?
— Никакой помощи нет, боярин! — Григорий грубо хватает его за руку. — Всех бросили! Или сами с бунтовщиками! Надо бежать! Пока не поздно! В потайной ход! В сад! К реке!
Выстрел пищали грохает где-то совсем близко. Стёкла в окнах дребезжат. Слышен яростный рёв: «Морозова! Выдай Морозова!»
Страх охватывает Бориса Ивановича. Он чувствует себя загнанным зверем и бежит к потайной двери за книжным шкафом. С ним Григорий и двое верных наёмников. Лестница вниз. Темно. Сыро. Они бегут по узкому коридору. Сзади слышны крики, — бунтовщики уже в доме. Слышен грохот ломаемой мебели и дикие вопли грабежа.
— Живо! — шипит Григорий, подталкивая Морозова вперёд. Выбегают в сад. Кругом снег, деревья. Вдали — забор и спуск к замёрзшей реке. Но там, у забора уже мечутся фигуры. Их заметили!
— Держись, боярин! — Григорий выхватывает саблю. Двое других наёмников встают рядом, прикрывая Морозова спинами. — Беги к реке! Лёд крепкий! На ту сторону!
Борис Иванович бежит, спотыкаясь о сугробы и задыхаясь. Сзади — лязг стали и крики боя. Он оглядывается. Видит, как Григорий рубится с тремя нападающими. Видит, как один из его людей падает, сражённый ударом топора. Второго пронзает копьём.
— Лови его! Морозова упускаем! — несётся крик.
Боярин, забыв о возрасте и тучности, падает с обрыва на лёд. Лед трещит, но выдерживает. Он бежит, скользит, падает, встаёт. Кто-то скатывается по обрыву за ним. Камень, брошенный с берега, со свистом бьёт в ухо. Резкая боль. Он добегает до противоположного берега, но в глазах уже темнеет. Морозов падает на снег, обнимая мёрзлую землю. И снова дикий вопль совсем рядом. Борис Иванович поднимается и видит подбегающую чернь.
— Народ! Православные! Одумайтесь! Меня оклеветали!— кричит Морозов.
— Врёшь, собака! — рычит мужик с обожжённым лицом, замахиваясь дубиной. — Ты пастыря травил!
Первый удар — по голове. Борис падает на колени, кровь заливает лицо. Он хочет что-то крикнуть, но в горле хрип. Второй удар — вилами в бок. Боярин корчится. Толпа смыкается над ним. Бьют ногами, камнями, обухами топоров. Кто-то вонзает нож. Кто-то обрубает пальцы с перстнями. Дикие крики «За Пастыря!», «За царя!», «Смерть злодею!» оглушают. Окровавленный, изувеченный кусок плоти остаётся от всесильного «дядьки». Толпа, насытившись местью, отходит, оставляя тело на растерзание собакам. Некоторые плюют и мочатся…
Весть о смерти Морозова разлетается по городу молнией. Но вместо успокоения она подливает масла в огонь. Толпы, разгорячённые кровью и безнаказанностью, уже не слушают команды заговорщиков.
Бунт приобретает свой страшный, стихийный характер. Грабежи начинаются не только в морозовских усадьбах. Под горячую руку попадают дома других бояр, заподозренных в связях с Морозовым. Слышны выстрелы, крики, женский плач. Москва превращается в ад. Именно в этот момент, когда кажется, что город погибнет в огне собственной ярости, происходит нечто невероятное. На возвышении перед Кремлём появляется фигура в сверкающем золотом и жемчугах царском облачении. Это Алексей Михайлович. Живой. Здоровый. Невероятно величественный. Сначала его замечают немногие. Кто-то в толпе у кремлёвской стены вскрикивает, тыча пальцем: «Царь! Пастырь! Жив! Глядите! Жив!»
Словно волна пробегает по площади перед Кремлём. Гул стихает, сменяясь нарастающим шёпотом изумления. Люди замирают, забыв о грабеже, драках, крови на руках. Они смотрят на него как на призрак, как на чудо.
Алексей Михайлович поднимает руку. Воцаряется абсолютная тишина. Слышен только трепет знамён над башнями и далёкий вой ветра.