Горят свечи в моей комнате. За окном — сплошная темнота, и только где-то далеко мелькает огонёк сторожевого факела. Стоит тишина. Такая редкая в Кремле. И в этой тишине гулко стучит одна и та же мысль: что же я наделал?
Прошла всего неделя с момента выхода указа. Того самого, — дарующего свободу. Гласящего, что отныне все православные на Руси — вольные люди. Никто не может быть прикреплён к земле против воли. Никто не может быть продан как вещь. Никто не может быть насильно возвращён, если сбежал от господина.
На столе передо мной лежит копия указа. Я перечитываю ключевые строки: «…и да будет воля всякому православному христианину искать себе место жительства и промысла по совести и разумению своему, без прикрепления к земле или лицу господина…Отменяются урочные лета для сыска беглых…Запрещается купля-продажа людей, яко вещей…»
Голова гудит, но не от усталости, а от понимания масштаба содеянного. Я знаю, как должно быть по тем учебникам истории, что смутно всплывают в памяти из прошлой жизни. Бояре и дворяне должны были орать и требовать бессрочного сыска беглых. И цари, вроде моего отца, шли у них на поводу, продлевая сроки — пять лет, десять, пятнадцать…Пока не прикрепили навечно, оформив крепостное право. Но что оно, по сути? Мрачное ярмо на шее России на века. Тормоз, который не позволил стране нормально развиваться. Знаю, и не могу этого допустить. Не могу!
Вот только…реальность, она сложнее учебников. Крепостное право здесь ещё не стало той чудовищной, незыблемой скалой, во что превратилось позже. Оно только формировалось. Да, беглых — тьма. Леса, южные степи, Сибирь и даже бывшие белые слободы были полны тех, кто бежал от тягла, от господина, от беспросветности. Власти их постоянно ловили, возвращали, штрафовали. «Урочные лета» — это попытка как-то упорядочить этот хаос, дать помещикам шанс вернуть работника. Но в то же время это гнилой мост к тому самому вечному рабству. И можно бы укрепить его, выстроить каменные подпорки, юридически оформив крепостной строй и введя бессрочный сыск беглых. Но вместо этого я просто сжёг этот поганый мост. Дотла.
Почему? Да потому что вижу дальше! Уже сейчас строятся пристани. Скоро начнут работать новые мануфактуры. А ведь их нужно не только возводить, там ещё и работники требуются. А откуда их брать в таком количестве? Прикреплять к станку крепостных? Но разве будет с охотой учиться сложному ремеслу тот человек, чья жизнь не принадлежит ему самому? Разве у него будет желание что-нибудь улучшить, придумать новое? Нет. Он будет делать ровно столько, чтобы не получить батогов (палки или толстые прутья толщиной в палец с обрезанными концами, которые употреблялись для телесных наказаний). И качество будет соответствующее. А мне нужны умельцы у станка. Люди, которые захотят работать, потому что их труд будет на пользу всем, в том числе своей семье. Они должны осознавать, что рост их навыков будет приводить к увеличению собственных доходов. Как я в прошлой жизни — пел не из-под палки, а потому что душа просила! Так будет и здесь.
Да и не хочу мириться с мыслью, что один человек может владеть другим как вещью. Это противно моей натуре. Противно тому чувству свободы, что горело во мне, когда я вышел к народу после «чудесного исцеления». Люди поверили в Пастыря, а он, значит, должен в ответ превращать их в рабов…
Конечно, я понимал, что бояре и дворяне взвоют. Так и вышло. На заседании Думы после оглашения указа установилась гробовая тишина. Затем началось осторожное, но жёсткое давление. Не атакуя меня прямо. После недавних событий ребята научились осторожности. Но против этого указа они выступили с сильным аргументом.
— Государь, а как же поместное войско? — первым высказался князь Никита Иванович Одоевский. — Дворянин служит тебе верой и правдой, содержит коня, доспехи, оружие за счёт доходов с поместья. А если мужики разбегутся, то кто будет землю пахать? Кто службу обеспечит? Как он явится на смотр?
За ним подхватили и другие. Голоса звучали «озабоченно», но под заботой явно сквозила паника. Всё их положение и сила держались на прикреплённом к земле мужике. Отнять его — значит подрубить сук, на котором они сидят.
Я видел лицо Долгорукова. Юрий Алексеевич, глава Разрядного приказа с трудом скрывал эмоции. Бледный, он сжимал кулаки. Поместное войско — конница, одна из основ нашей армии, оказалась под угрозой исчезновения.
Так и получилось. Назад я не сдал. В переговорах надо придерживаться одной стратегии. Если уступишь в главном, то начнут прогибать и в остальном. Указ не отменил, а на скрытый шантаж ответил мягким согласием: