— Егор, посмотри на карту, — хрипло говорит Богдан, останавливаясь и доставая из-за пазухи свёрток с выцветшими чернилами. — Мы должны быть где-то здесь. Эта река…как её…Исеть?
Карта — наше сокровище и одновременно главная насмешка. Нарисована она была лет сорок назад каким-то московским дьяком, который вряд ли сам здесь бывал. Леса изображены схематичными ёлочками, реки — синими змейками, а вместо названий — пустые места или загадочные пометки: «Дикое поле», «Камень», «Угоже». Мы идём почти вслепую.
Разворачиваю холст. Чернила выцвели, линии расплылись. Сравниваю изгиб реки внизу с тем, что вижу вокруг. Холмистая местность, поросшая густым, тёмным хвойным лесом. Скальные выходы серого камня торчат из земли, как старые, гнилые зубы. Река Исеть тут ещё неширокая, но быстрая и холодная, с каменистыми перекатами.
— Кажется, мы здесь, — показываю на пятно, обозначенное как «Камень великий». — Но уверенности нет. Карта слишком стара.
Богдан тяжело вздыхает, и от этого его лицо, обветренное и усталое, кажется ещё более мрачным.
— Опять, кажется. Уже четыре месяца тыкаемся по тайге, словно слепые котята. И ничего. Совсем ничего. Но даю слово, Егор, обратно не двинемся, пока не найдём…
Мы снова продолжаем свой полный трудностей путь. И даже наше снаряжение вместо прежнего восторга теперь вызывает горькую усмешку: компас в деревянном футляре, зрительная труба, молотки, кирки, лопаты, бумаги для записей. Это всё то немногое, за счёт чего мы должны достичь так желаемого результата. Из Москвы уже отправлены три экспедиции. Первая смогла найти железную руду под Тулой. Вторая отправилась в заволжские степи за солью и пропала без вести. Говорят, их взяли в полон степняки. А мы — третьи. Наша задача самая безумная — найти золото.
Бесконечный камень, холодная вода, колючий лес, поганые болота и страшные комары, заедающие до крови…
— Канак! — окликает Богдан проводника ближе к вечеру. — Остановимся здесь. Разобьём лагерь у реки.
Тот молча кивает, осматривая площадку под привал. Рабочие ставят палатки и начинают искать хворост для костра. Служилые берут под охрану стоянку.
Быт, как обычно, убог. Спим на шкурах, едим солонину и сухари, изредка балуясь свежей дичью, которую добывает наш проводник. Холод и сырость составляют нам компанию.
Сегодня вечером у костра особенно тоскливо. Воздух пахнет надоедливой хвоей. Комары продолжают звенеть над головами, норовя залезть в глаза, в рот, под одежду. Руки дрожат. Как же я устал… Мой товарищ по экспедиции, веснушчатый Фёдор, сидит рядом и тычет палкой в огонь. Уже больше недели он в тягостном расположении духа.
— Чего мы здесь ищем, Егор? Облазили десятки ручьёв, промыли сотни лотков грунта. Бесполезно. Может, зря всё это?
— Государь велел, — отвечаю угрюмо. — Его воля — нам закон. Да и Академия…Нам доверили.
— Академия! — фыркает Фёдор. — Кучка сумасшедших и горстка книг. Зря только батюшка настоял, чтобы сюда устроился. Думал, сидят там в тепле и деньги гребут лопатой. А оказалось, только работают с утра до ночи. Ещё и в экспедицию эту отправили. Не думал, что сыну боярина придётся нужду в кустах вместе со стрельцами справлять. Уйду я из экспедиции и Академии тоже.
Я смотрю на его искусанные и исцарапанные руки и такой же, как у меня, потёртый плащ.
— И что ты будешь делать? — спрашиваю тихо. — Вернёшься в Москву и скажешь отцу, что сбежал? Что тебе было тяжело? Он не поймёт, Фёдор.
— Пусть! — вспыхивает он. — Я живой человек! Я устал мёрзнуть, устал есть чёрствый хлеб и солонину, от которой ломит зубы. А злющие комары⁈ Я просыпаюсь каждый день в крови. И этот рыбий жир всё хуже отгоняет мошкару! Комары жрут меня прямо с ним!
Он говорит громко, и несколько стрельцов оборачивается в нашу сторону. Их угрюмые лица ничего не выражают. Служилые привыкли и делают свою работу, а может, просто сильнее нас духом…
— Академия — это будущее, Фёдор, — пытаюсь убедить теперь не только друга, но и самого себя. — Да, сейчас всё трудно. Мы в грязи и холоде. Но мы ищем. Делаем то, чего никто до нас не делал. И составляем нормальную карту, а не эти каракули.
— Золото, — с горькой усмешкой бросает Фёдор. — А есть ли оно здесь вообще? Случайно услышали разговоры туземцев про жёлтый песок и теперь ходим. А сами местные не хотят помогать. Может, и нет его. Мучаемся тут из-за чьей-то глупой болтовни.
Его слова ранят. Такая же мысль стучит в моей голове каждый божий день. А что, если он прав? Может мы зря тратим силы и время? А что вдруг вернёмся ни с чем, и нас ждут лишь насмешки и гнев?