Всю ночь под мою руку шли бояре, окольничие, думные люди. Они шли не сами по себе. Пришлось серьёзно напрячь для этого дела Бориса Ивановича Морозова. Кроме него, вряд ли бы кто справился в такой короткий период. А лишнее промедление в подобный момент могло стоить мне не только царства, но и жизни. Но и боярин всё правильно понял. Поддержав будущего царя в самом начале пути, он точно упрочит своё положение…
И хлопотал Борис Иванович в свои пятьдесят шесть лет, сильно хлопотал. Осознавал и то, что чуть ослабит хватку и оттеснят его Никита Иванович Романов, Борис Иванович Черкасский и Фёдор Иванович Шереметев. Никита Иванович — двоюродный дядя царевича, богатейший человек на Руси. Борис Иванович — знатный вельможа, глава Поместного приказа. Фёдор Иванович — судья Стрелецкого приказа, у него же приказ Большой казны и Аптекарский приказ. Этот Шереметев всюду раскинул свои длинные руки. В Судном приказе сидит Иван Петрович Шереметев. В Разбойном приказе ещё один Шереметев, Василий Петрович. Нельзя забывать и главу Сибирского приказа Никиту Одоевского, зятя Фёдора Ивановича. Эти вельможи были богаче, умнее, хитрее и кто знает, чем закончится смена власти.
Самым опасным представлялся Фёдор Иванович Шереметев. Именно в его руках оказались одновременно и деньги, и войска. А ещё как раз он больше всех уговаривал Вальдемара принять православие. Царевичу здорово повезло, что Фёдор Иванович прямо на днях слёг после совещания у государя. Поговаривали, что возможно, чиновника отравили, но никаких доказательств не было. Опять же кто мог отравить? Покойный царь безмерно доверял и любил Шереметева. Во дворце против Шереметева не было ни одного человека, способного на подобный шаг. Разве что, может Алексей? Да нет, его воспитанник не мог такое сотворить. Уж слишком он богобоязненный, мухи не обидит, тихий как мышь. С детства не кричит, не ругается, постоянно на церковных службах словно священник какой. Не тихий даже, а тишайший. Умный, правда, не по годам. Вон додумался принимать присягу, не дожидаясь утра. Сильный ход. За ночь могло бы всякое произойти…
Тёплое осеннее утро. Солнце, ещё не набравшее полную силу, ласково греет уже пожухлую, но местами упрямо зелёную траву на обочине. Грунтовая дорога вьётся через небольшой, поредевший осенью лес. Идут пятеро. Все, кроме одного, мужчины средних лет с обветренными лицами и руками, полными мозолей. Пятый — паренёк, Мишка, лет шестнадцати на вид. У каждого за спиной — потёртый вещевой мешок, а ещё инструменты, — топоры, пилы…Путники идут, не спеша, стараясь сохранять силы для длительной дороги.
— Травой-то как пахнет, — произносит один из плотников, невысокий, коренастый Пафнутий. — Сильно пахнет. Слышь, Мишка, ведь сильно?
Мишка вдыхает в себя густой, влажный воздух, пропитанный терпким ароматом мокрой земли и травы после недавнего дождя.
— Да как ей не пахнуть! После дождя всегда так! — отвечает он недовольно. Его голос с трудом скрывает раздражение, усталость и апатию.
Шагающий рядом с Пафнутием, высокий, крепкий мужчина с густой и тщательно расчёсанной бородой вдруг усмехается.
— А ты небось хочешь бросить нас, да в лес побежать? — спрашивает Пётр лукаво, своим хрипловатым, но сильным голосом.
Мишка даже не оборачивается:
— А может, и бросил бы, да смысла теперь особо нет. Осталось пути совсем нечего. До Москвы рукой подать.
— Глупый ты, Мишка, — качает головой Пётр, привычно поглаживая свою бороду, явно гордясь ею. — Тебе коли говорят «побежал бы ты», так это не к побегу зовут. Пытают верность твою, нутро твоё смотрят…А ты — «побежал бы»! Прямо так и ляпнул. Честный, что и говорить, да уж больно простодушный.
Мишка вдруг поворачивается. Заострённое от недоедания лицо парня выражало раздражение, а глаза выдавали обиду.
— А чего мне верность-то к вам хранить, Пётр Иваныч! Работа эта? — Он машет рукой в сторону инструментов. — Топором рубить? Доски строгать? Я не хочу быть плотником! Никогда не хотел!
— А кем хотел быть? Крестьянином? В земле рыться? — усмехнулся рыжий Харитон.
— Учёным быть хочу!
— Ха…ха…ха…— начали смеяться плотники.
— Ишь ты, учёный! — усмехнулся Пётр. — Без лаптей ходит, а учёным себя мнит.
— Меня священник грамоте обучил! Читать и считать умею. Штуки разные придумываю.