Личная опочивальня — место куда более скромное. Кровать с высоким изголовьем, большой стол, заваленный свитками и несколькими книгами в кожаных переплётах. В красном углу — складень с образами, перед котором теплится лампада. Ничего лишнего. Роскошь тронных залов — для внешнего эффекта и красочной игры. Здесь же я должен отдыхать и думать. Или пытаться думать, пока мысли путаются в клубок тревог и сомнений.
Вспоминаю, что обещал сразу по приезду навестить сестёр. После венчания и тех кровавых зимних событий с боярским бунтом что-то в них изменилось. Стали тише, отстраненнее. Раньше могли прибежать, обнять, поболтать, спросить. Теперь лишь почтительный поклон, сдержанная улыбка и взгляд, устремлённый куда-то в сторону. Боятся? А может, в них говорит родовая боярская кровь, не могущая простить расправы над «своими»? Или их смущает моя новая роль «пастыря», в которую я сам же себя и загнал? Надо понять. Нужно почувствовать их настроение. В этой вотчине интриг и шёпота, женская половина дворца зачастую видит и знает больше, чем вся моя гвардия и приказ Хитрово.
Привожу себя в порядок. Решаю идти. Выхожу из опочивальни, направляясь вглубь дворца, его женскую половину. За мной следуют двое служилых. Больше и не надо, — охраны здесь с избытком. Длинные, немного темноватые переходы. Стены расписаны библейскими сюжетами, но краски начали тускнеть. Из небольших окон льётся мягкий вечерний свет, ложась на пол золотыми квадратами. Внезапно воздух запах чем-то домашним, — печёным хлебом и сушеными травами. Охрана не идёт дальше. Я на женской половине.
Мои шаги эхом отдаются под сводами. По пути встречаю двух мамок, несущих полотенца. Они шарахаются в сторону, прижимая свёртки к груди и опуская глаза. Слух о моей святости и суровости работает безотказно, а горьковатый привкус от этого осадком ложится на язык.
Подхожу к резному дубовому порогу большой светлицы. Из-за двери доносится низкий, мелодичный, размеренный голос. Останавливаюсь в тени, не решаясь войти и нарушить атмосферу.
В горнице, залитой мягким светом от лампад и высоких восковых свечей, сидят сёстры и десяток придворных девиц. Все они заняты рукоделием. А в центре круга на низкой скамеечке, восседает старая сказочница Маремьяна. Лицо у неё морщинистое, но глаза блестят молодым, живым огнём. Она рассказывает, и все слушают, затаив дыхание.
«…И повёл тогда Иван-царевич свою суженую, Василису Премудрую, под белы руки к царю-батюшке. А та вся в шелках да в жемчугах, краше ясного солнца. Говорит царю: „Вот, батюшка, моя избранница. Не из простых она, а из мудрых. Не суди по роду, а суди по уму да по добродетели“. Усмехнулся царь, посмотрел на бояр своих спесивых, что дочерей своих прочили за царевича, и молвил: „По уму, говоришь? По добродетели? Что же, испытаем!“ И загадал он Василисе три загадки мудрёные…»
Глава 15
Дела семейные и не только
Слушаю сказочницу и мысленно отмечаю: вот она, настоящая актриса. Никаких декораций, никакого пафоса — один только голос, умение держать паузу, да игра глаз. Восхитительно! Эта Маремьяна на своём месте куда убедительнее, чем иной боярин в Думе. Она верит в то, что говорит и заставляет верить других.
Первой меня замечает младшая Татьяна. Её взгляд отрывается от прялки, скользит по моей фигуре в дверном проёме и на милом, круглом лице появляется удивление, а затем быстрая, искренняя улыбка. Она откладывает веретено и поднимается мне навстречу, тихо шурша своим шелковым платьем.
Сидящие рядом девушки следом за ней тоже замечают меня. В горнице мгновенно возникает движение: все встают, кланяются, прячут руки с работой. Даже сказочница умолкает и припадает к полу, словно старая курица. Идиллическая картина была полностью разрушена моим появлением.
— Братец! — первая нарушает тишину Татьяна, подходя ко мне. — А мы уж думали, сегодня не вернёшься из Покровского. Говорили, ты на мануфактурах пропадаешь.
Голос десятилетней Танюши мягок и непринуждён. Из всех сестёр она ко мне относится проще всего и совсем не боится. Она не присутствовала на казни дяди Никиты и, возможно, до конца не прочувствовала последние изменения.
— Дела удалось закончить быстрее, — отвечаю, стараясь, чтобы голос звучал как можно теплее. — Строительство идёт, станки в пути. Скоро будем сукна делать для армии. Пока, конечно, оно грубое, жёсткое, толстое, но зато оно своё.