Слушаю внимательно, и моя усталость совершенно испаряется.
— Теперь главное — школы. Как с ними? — пристально смотрю на Матвеева.
Тот достаёт ещё одну бумагу.
— Три десятка цифирных школ уже начали работать. Здания и мебель воеводы предоставили после вмешательства Богдана Матвеевича Хитрово.
— Надеюсь, сейчас хоть не мешают?
— Боятся, государь. Поняли, что за школами государев присмотр.
— Хорошо. А что с дальнейшим обучением?
— Лучших выпускников будем направлять в инженерные, классические, медицинские училища. В инженерных углублённо изучают ремёсла и механику. В классических — языки и делопроизводство. В медицинских — лекарное дело. Пока таких школ всего четыре: три — в Москве, одна — в Нижнем Новгороде. Но мы надеемся, что через года два подготовим ещё учителей.
— Вот это по-нашему! Значит, не зря усилия прилагаем. А что с высшим учением? С университетом? Чтобы как в Европе было.
— Государь…Будем откровенны. Пока — нереально. В первую очередь, из-за учителей. Наших мало. Знаю, предлагали иноземных звать, — те особо не хотят. Если и получится кого привлечь, так это единицы будут.
Молчу, глядя в окно, и понимаю, — губа у меня не дура. Захотел всего и сразу. Да, сказывается стресс. Когда мне Матвеев озвучил идею со школами, так я ему тотчас план-максимум накидал. Но и так неплохо.
— Понимаю. Слишком рано. Но работать над этим всё равно надо. Лет через семь свой университет хотя бы с 2 факультетами иметь нам необходимо. Мы сильно отстаём от Европы. Сейчас что-то у академиков выходит, но не будем кривить душой. В основном, они доводят до ума лишь то, что уже создано иноземцами, по их наработкам и при помощи огромных казённых вложений. Рано или поздно, без основательных знаний — Академию наук ждёт тупик. Нельзя этого допускать и собственная высшая школа — единственный здесь выход.
— Согласен, государь. Университет был бы великим делом. Отдам все силы на его создание.
— Не спросил главного. Дети как? Идут учиться? Из каких сословий?
— Идут! Как же им не идти? По твоему указу, в школах их досыта кормят. Каша, похлёбка, рыба бывает. Родителям ещё и пособия на одежду для ребятишек выплачиваем. Для многих семей это серьёзная помощь. Богатые, конечно, не ходят к нам, — выбирают себе частных учителей. Наши школы посещают дети ремесленников, крестьян, стрельцов…Идут с охотой. Люди поняли: без грамоты в дьяки, мастера не выбиться. Уже и мест для всех не хватает, но здесь пока я бессилен. Фёдор Михайлович отказывается выделять больше средств. Говорит денег в казне нет.
— Он тебя не обманывает. Сейчас непростое положение. Но всё равно будем стараться постепенно увеличивать число школ. Грамотные люди приносят больше денег. Казна в любом случае вернёт своё. А пока, делай что можешь: готовь новых учителей, печатай пособия.
— Понял, государь. Это труд моей жизни. Будет так, как ты сказал.
— Иначе и быть не может, — говорю тихо. — Ведь тогда всё это не имеет смысла. Ступай, Артамон Сергеевич. Работай. А я буду прорубать для тебя и твоих учеников дорогу в будущее.
Речь Посполитая, глазами Никона
Прошёл уже почти год, с тех пор как я вступил на эту землю. Год, что отделяет меня от Москвы, от келий Чудова монастыря, от Него. Год жизни в постоянном движении, в напряжении каждого нерва. Первые месяцы были здесь сплошной пыткой. Не из-за быта или вечного страха быть схваченным. И с тем, и другим сталкиваюсь постоянно, — это стало моей кожей. Нет. Главная мука — видеть то, во что превратили православную веру. Смотрю на это, и, мне кажется, я проваливаюсь в бездну.
Жилья у меня нет. Я — ветер, гонимый нуждой и целью. Ночую где придётся: в стогах сена, пропахших дождём и мышами, в покинутых баньках на окраинах сел, в хлевах, где дыхание скота согревает лучшей любой печки. Меня грабили дважды. Первый раз — простые разбойники. Отняли последние гроши и оставили в одной рясе. Второй — подвыпившие шляхтичи (польское дворянское сословие). Они не столько грабили, сколько издевались. Избили прикладами, пытались поджечь бороду, кричали что-то на своём лающем языке. Я лежал в пыли и чувствовал не боль, а жгучую жалость к ним. Они не ведали, что творили. Они были слепцами!
Но всё это — мелочи. Пустое. Главная рана — это храмы. Я иду по сёлам, и сердце моё обливается кровью. Знакомые купола, наши православные, либо сорваны, либо увенчаны латинскими крестами. Двери заколочены. А если церковь и действует, то это бедная, покосившаяся лачуга, а её священник — затравленное, забитое существо, которое боится поднять глаза на пана. В деревнях же народ и вовсе живёт во тьме. Перемешали веру отцов с древним язычеством, с поверьями в леших и домовых. Молятся кто во что горазд.