А в Геную звонить не стала. Боялась — начнут жалеть. Нет, она уже достаточно взрослая, чтобы самой улаживать свои дела.
Как всегда, когда долго плакала, почувствовала сильную усталость во всем теле. Сегодня и без обманчивого утешения сумеет заснуть. Включила телевизор, фильм показывали скучный, и Тоска погрузилась в сладкую дремоту. Вдруг резко встала, выключила телевизор и принялась быстро готовиться ко сну. Кошки уже дремали в своем уголке. Пока автоматическими движениями расчесывала волосы и чистила зубы, в уже тяжелой от сонливости голове возникло утреннее письмо. Невероятным усилием воли отогнала страшные мысли. Хочется спать: она уже почти скользит в тумане с горы, на которую взобралась без посторонней помощи. Если еще приучить себя к снотворным… Ну нет, довольно! Она сделала вид, что не понимает, отчего вдруг запершило в горле. Уткнулась головой в подушку и постепенно успокоилась.
Сны Тоска распределила на несколько категорий, пометив их значками, как итальянское телевидение — свои программы. На первом месте стоял нежный и сладкий сон, похожий на мякоть мускатного персика. После него встаешь, будто заново на свет родилась. Морщины разглаживаются, глаза блестят. За ним шел музыкальный сон, состоящий из нескольких частей, как симфония; у каждой части свой ритм, и одна плавно переходит в другую. Наутро она просыпалась отдохнувшей, но на лице оставались следы от складок на подушке: должно быть, ворочалась, вслушиваясь в изменяющееся звучание сна. К третьей категории относились кошмары, после которых весь день ходила разбитая, хуже чем от тяжелой физической работы. И, наконец, четвертая — сон-пудинг, наполненный внутренней дрожью, какими-то неуловимыми, отрывочными видениями, запомнить их невозможно, а все же просыпаешься в хорошем расположении духа, с каким-нибудь дрожащим кусочком воспоминания в душе. Этот пудинг — пища для размышлений за утренним кофе.
В ту ночь над ее подушкой качался тряпичный Пьеро с фарфоровой головкой. Куклу подарил ей еще в юности на Рождество один парень, с которым вместе работали, а потом она где-то затерялась. У Пьеро было грустное выражение лица, черные реснички и розовые щеки. Из широких шелковых рукавов выглядывали две маленькие фарфоровые ручки с ярко-красными ногтями. И ножки тоже были крохотные, в черных ботиночках, нарисованных на розовом бисквите. Он походил на маленького больного мальчика и никогда не нравился Тоске. К тому же невольно напоминал о человеке, сделавшем ей этот подарок, — робком, чересчур услужливом парне с вечно потными руками. Он был в нее влюблен, а она, еще не ведавшая, что такое любовь, обошлась с ним не лучшим образом. Во сне Пьеро смотрел на нее глазами того мальчика и время от времени прикасался влажной фарфоровой ручкой. Она металась, пытаясь стряхнуть с себя эту руку, а Пьеро хохотал и дергался, как марионетка. И все вещи вокруг смеялись. Она не могла понять, где находится и что это за вещи. По форме как будто вазы или стаканы, только очень уж большие. И все покатывались со смеху вокруг нескладного трясущегося Пьеро. Вдруг под ветром вздулась старая кружевная занавеска, вся в крохотных, почти незаметных заплатках, и Тоска узнала дом своей бабушки. Бабушки не было видно, хотя Тоска знала: она где-то рядом. И действительно, бабушка неожиданно прикрикнула на Пьеро, тот испугался и пропал.
Из этого сна Тоска запомнила только штопанную бабушкиной рукой занавеску да странный хохот Пьеро. Сон как сон, хотя непонятно, к чему бы это. Ни один из образов не вызывал в памяти что-либо для нее важное. Ну, припомнила незадачливого ухажера, ну, подивилась еще раз терпению и бережливости своих домашних. Обычная ночь, после которой, как это ни горько, приходится возвращаться к мыслям о несчастьях, готовых обрушиться на нее как поток, сметающий все на своем пути. Тоска приготовила кошкам завтрак и принялась медленно прихлебывать кофе. Любопытно, что сталось с тем парнем и почему вдруг сон напомнил ей о нем после стольких лет, ведь наяву она никогда о нем и не вспоминала. Значит, ничто из пережитого и совершенного не исчезает насовсем. Все оставляет свой след, иначе этот Пьеро не явился бы к ней из такого далека отстаивать свое право на существование… Или сводить счеты. Все-таки я была в молодости легкомысленной, равнодушной к ближнему, подумала Тоска, иногда, наверно, и жестокой, как Лавиния. Но я же его не целовала… а, брось, не оправдывайся, тогда было другое время, да ты и не помнишь толком, как все это происходило. Работала за огромной стойкой с множеством стеклянных окошечек, подходили люди, протягивали какие-то бумаги, потом забирали. Ты в зависимости от настроения то строила глазки этому Пьеро, то даже не глядела на него. А он был счастлив от одного твоего взгляда.