— Скажите, Рита, вы когда-нибудь были влюблены в Алека?
— Да, по-своему. Когда я с ним познакомилась, он был очарователен. Алек всегда называл меня Долорес — имея в виду Долорес Суинберна.[4]
— А теперь?
— Ну, он, конечно, не бьет меня. Но…
— Когда в последний раз у вас была физическая близость с Алеком?
Ее лицо стало трагическим.
— Говорю вам, доктор Люк, все совсем не так! Наша связь с Барри — что-то вроде духовного перерождения. Не трите лоб и не смотрите на меня поверх очков!
— Я только…
— Это нечто, чего я не в состоянии описать. Я могу стимулировать актерское мастерство Барри, а он — мой поэтический дар. Когда-нибудь Барри станет великим актером. Он смеется, когда я это говорю, но это правда, и я могу ему помочь. К сожалению, это не решает мою проблему. Я буквально схожу с ума! Мне нужен ваш совет, хотя я заранее знаю, каков он будет. Но больше всего я нуждаюсь в том, что поможет мне крепко поспать хотя бы одну ночь. Пожалуйста, дайте мне какое-нибудь средство!
Через пятнадцать минут Рита ушла. Я смотрел ей вслед, когда она шагала по боковой дорожке между живыми изгородями из лавра. Подходя к воротам, Рита заглянула в сумочку, словно убеждаясь, что в ней что-то находится. Рассказывая свою историю, она была на грани истерики. Но сейчас истерии как не бывало. В том, как Рита пригладила волосы и расправила плечи, ощущались мечтательность и вызов. Она спешила в «Мон Репо» и к Барри Салливану.
Глава 2
Вечером в субботу 30 июня я отправился в дом Уэйнрайтов играть в карты.
Погода была предгрозовой, и события во многих отношениях приближались к кульминации. Франция капитулировала, фюрер был в Париже, дезорганизованная, безоружная и истощенная британская армия отступала зализывать раны на побережье, где ей вскоре, вероятно, придется сражаться. Но мы все еще сохраняли бодрость — и я в том числе. «Нам надо держаться вместе, — говорили мы. — Так будет лучше». Один Бог знает почему.
Даже в маленьком мирке Линкома нависающая трагедия ощущалась так же четко, как стук в дверь. Я узнал больше об отношениях Уэйнрайтов и Салливана, когда на следующий день после визита Риты поговорил с Томом.
— Может вызвать скандал? — эхом отозвался Том, застегивая саквояж перед утренним обходом. — Да скандал уже полыхает вовсю!
— Ты имеешь в виду, что об этом говорят в деревне?
— Во всем Северном Девоне. Если бы не война, ты бы ни о чем другом не услышал.
— Тогда почему мне об этом не рассказали?
— Мой дорогой панаша, — отозвался Том со своей раздражающей добродушной ухмылкой, — ты не в состоянии разглядеть то, что творится у тебя под носом. И никто не передаст тебе сплетни, так как они тебя не интересуют. Дайка я усажу тебя в кресло.
— Черт возьми, я еще не старая развалина!
— Нет, но тебе надо быть осторожнее с сердцем, — возразил мой серьезный сын. — Меня удивляет, — продолжал он, щелкнув замком саквояжа, — как люди могут так себя вести и думать, что их не замечают. Эта женщина совсем потеряла голову.
— Ну и что о них говорят?
— Что миссис Уэйнрайт — дурная женщина, соблазнившая невинного молодого человека. — Том покачал головой и выпрямился, готовясь к лекции. — С точки зрения медицины и биологии это абсолютно неубедительно. Понимаешь…
— Я достаточно знаком с медицинскими и биологическими фактами, о чем свидетельствует твое присутствие в этом мире. Значит, все сочувствуют Салливану?
— Да, если это можно назвать сочувствием.
— Ты хоть знаешь, что собой представляет этот Барри Салливан?
— Я его не встречал, но говорят, он достойный парень. Типичный янки, швыряет деньги направо и налево и так далее. Тем не менее меня бы не удивило, если бы он и миссис Уэйнрайт сговорились и прикончили старика.
Том произнес это зловещее предсказание с глубокомысленным и напыщенным видом. Он сам этому не верил, но его слова настолько соответствовали моим неприятным мыслям, что я прореагировал так, как реагируют все отцы.
— Чепуха!
— Ты так думаешь? — отозвался Том. — Вспомни Томпсон и Байуотерса.[5] Вспомни Рэттенбери и Стоунера.[6] Вспомни… ну, их наверняка более чем достаточно. Замужняя женщина средних лет влюбляется в молодого парня.
— Кто ты такой, чтобы рассуждать о молодых парнях? Тебе всего тридцать пять.
— И что они делают? — продолжал Том. — Стараются добиться развода? Как бы не так! Они теряют голову и убивают мужа. Так происходит в девяти случаях из десяти, но не спрашивай меня почему.
«Поговори с одним из них, мой мальчик, — подумал я, — и ты увидишь, как у него напряжены нервы, путаются мысли и теряется самоконтроль. Тогда ты, возможно, поймешь».
— Но я больше не могу стоять здесь и болтать, — заявил Том, подбирая саквояж. Он был высоким, широкоплечим и рыжеватым, как я в его возрасте. — У меня интересный случай неподалеку от Эксмура.
— Должно быть, нечто особенное, если ты называешь это интересным.
Том усмехнулся:
— Я говорю не о болезни, а о человеке — старике по имени сэр Генри Мерривейл. Он остановился у Пола Феррарса в Ридд-Фарм.
— Ну и что с ним стряслось?
— Сломал большой палец ноги. Стоит поехать туда, чтобы услышать его лексикон. Я собираюсь продержать старика в инвалидной коляске шесть недель. Но если тебя интересуют последние эскапады миссис Уэйнрайт…
— Интересуют.
— Ладно, попробую осторожно расспросить Пола Феррарса. Он должен хорошо ее знать, так как писал около года тому назад ее портрет.
Но я счел это неэтичным и прочитал Тому лекцию на соответствующую тему. В результате мне пришлось ждать больше месяца, в течение которого люди были не в состоянии разговаривать почти ни о чем, кроме Адольфа Гитлера. Я узнал, что Барри Салливан вернулся в Лондон. Однажды я поехал на автомобиле повидать Риту и Алека, но мне сказали, что они в Майнхеде. И наконец пасмурным субботним утром я встретил Алека.
Каждый был бы потрясен при виде происшедшей с ним перемены. Я столкнулся с ним на дороге среди скал между Линкомом и «Мон Репо». Он брел медленно и без всякой цели, заложив руки за спину и покачивая из стороны в сторону головой. Шляпы на нем не было — ветер ерошил его редкие седеющие волосы и развевал полы пальто из шерсти альпаки.
Несмотря на низкий рост, Алек Уэйнрайт был широкоплечим. Теперь же он словно съежился. Его квадратное и грубоватое, но добродушное лицо и серые глаза под густыми бровями казались утратившими всякое выражение, а веки слегка подергивались.
Алек был пьян и шагал как во сне. Мне пришлось окликнуть его.
— Доктор Кроксли! — отозвался он, прочистив горло. Его взгляд слегка прояснился. Для Алека я не был ни доктором Люком, ни, тем более, просто Люком — он предпочитал формальное обращение. — Рад вас видеть. Я собирался навестить вас, но…
Алек сделал неопределенный жест, как будто не мог вспомнить причину.
— Подойдите сюда. Сядьте на эту скамейку.
Дул сильный ветер, и я посоветовал Алеку прикрыть голову. Достав из кармана старую суконную шапку, он нахлобучил ее и сел рядом со мной, удрученно покачивая головой.
— Они не понимают, — бормотал Алек. — Они не понимают!
Я оглядывался по сторонам, пока не понял, что он имеет в виду.
— Гитлер приближается. Он будет здесь со дня на день. У него войска, у него самолеты, у него все. Но когда я говорю это в пабе, мне отвечают: «Ради бога, заткнитесь! Неужели нам и без вас недостаточно бед?»
Алек откинулся назад, сложив на животе короткие руки.
— Знаете, в каком-то смысле они правы. Но они не понимают. Смотрите! — На сей раз он вынул из кармана мятую газету. — Видели эту статью?
— Какую статью?
6
Джордж Стоунер был приговорен к смерти в 1935 г. за убийство мужа своей любовницы Альмы Рэттенбери, которая, узнав об этом, покончила с собой. Впоследствии приговор заменили пожизненным заключением, а в итоге Стоунер вышел на свободу через семь лет.