– Да, господин министр. Позвольте мне вернуться на Филиппины к генералу Ямасите.
Министр понял просьбу майора по-своему.
– Ну что же. Через пять дней туда летит самолёт с деньгами для нашей группы войск. Нам как раз нужен сопровождающий. Но учтите, что шансов долететь не более пятидесяти процентов.
– Благодарю вас, господин министр. Если мне суждено погибнуть, то пусть это случится ради процветания Японии и императора.
– Хорошие слова, господин санса.
Поклонившись, Такэо развернулся на месте и чётким шагом вышел из кабинета министра.
Министр посмотрел вслед ушедшему майору и, когда дверь за ним закрылась, снял трубку с аппарата внутренней связи. Через пять минут в кабинет зашёл помощник министра и, поклонившись, стал записывать в блокнот поручения шефа. Получив все указания, он внимательно посмотрел на министра и услужливо произнес.
– Я всё сделаю, господин министр. Будут ли ещё пожелания?
Шеф посмотрел на подчинённого, как бы раздумывая, говорить ли ему то, о чём он сейчас думал. Выдержав небольшую паузу, министр сдержанно произнёс:
– Я бы не хотел, чтобы Куроки Такэо встретился с Ямаситой.
Помощник хитро посмотрел на начальника.
– Я уверен, господин Кая, что этого не случится.
Поклонившись, помощник вышел из кабинета.
* * *Остановившись возле своего дома, Такэо в нерешительности замер на пороге. Он не был здесь уже пять лет. Единственной ниточкой с домом были письма, которые изредка приходили к нему. А за последние полгода и эта связь оборвалась. Он тихо отодвинул седзи. Сдвигаясь, она сухо ударила своим верхним краем по гирлянде бамбуковых трубок, висевших с внутренней стороны помещения. Глухой звук колокольчиков мягко растворился в темноте короткого тёмного коридора. В доме вкусно пахло рисовой лапшой.
На звук бамбуковых колокольчиков, мелко семеня, вышла молоденькая девушка в светлом кимоно. Увидев вошедшего офицера, она на секунду замерла, вглядываясь в его лицо. Вдруг она упала на колени, положив на пол руки и прильнув к ним головой.
Такэо, привстав на одно колено, взял девушку за плечи и медленно поднял из глубокого поклона. Перед ним стояла его младшая сестра Ханако.
– Мама, радуйся! К нам вернулся наш Такэо! – крикнула она в глубь дома.
– Ты стала красивой девушкой, Ханако, – растерянно произнес Такэо.
Когда появилась их мать, он глубоко поклонился ей и взял в свои ладони ее руки. Он долго держал их, с нежностью глядя на её счастливое лицо, мокрое от слез.
Потом был скромный семейный ужин, много разговоров об остальных трех младших братьях и отце, тоже вдалеке от дома защищавших интересы Японии.
Ближе к полуночи Такэо взял лампу, четыре листа бумаги с чернилами и отправился в свою маленькую комнату из трех татами.[17] Он задвинул фусуму,[18] закрывшись от общего прохода, положил чернила и бумагу у края татами и медленно лег на простеганный соломенный мат. Непередаваемый запах дома снова напомнил ему о безмятежном детстве, когда ему, сыну провинциального врача, было позволено все.[19] Перевернувшись на спину, он провел рукой по гладкому дереву опорных столбов дома. Сколько ночей он провел здесь, взрослея и мужая.
Эх, если бы не война! По праву старшего сына он уже мог бы жениться на девушке, которую для него выбрали бы его родители. И сейчас его мать могла бы уступить его жене роль главной хозяйки в доме, ритуально отдав ей самодзи.[20] А он уже принял бы из рук отца бразды правления семьёй и мог бы заботиться о своих родителях, оберегая их старость…
Такэо долго лежал на татами, думая о судьбе, которая разметала их семью по разным частям Японии. Наконец он резко поднялся и, прибавив света в керосиновой лампе, стал писать письмо генералу Ямасите.
На другой день за обедом Такэо попросил мать об одном одолжении:
– Мама, через три дня я улетаю на Филиппины. Я должен вернуться к тайсё Ямасите. Если же мне не суждено будет добраться до Филиппин и я погибну, – голос майора дрогнул, – господин Ямасита сам приедет к нам домой, когда кончится война. Вот моя фотография, где я ещё в звании лейтенанта, – Такэо протянул матери черно-белую фотокарточку в бамбуковой рамке. – Там, под фотографией, – личное письмо господину Ямасите. Пожалуйста, никому не рассказывайте о нём и, что бы ни случилось, сохраните его.
Мать взяла рамку с фотографией сына и, поклонившись, произнесла: