И пальцы Хуана затрепыхались, словно рыбешка, играющая в воде. Затем он победоносно обвел всех взглядом, сверкавшим, точно лезвие ножа.
В другой раз Хуан рассказывал про дикую собаку, которую взял еще щенком и очень полюбил. Этот пес, по кличке Мотылек, был поистине необыкновенным существом. Между прочим, он даже выучился охотиться на оленей. Одна только была у него беда — лапы.
— Разглядеть лапы Мотылька, гнавшего оленя, — говорил Хуан, — да это все равно что увидеть ветер, свистящий в проводах. Вот эти-то лапы и не довели пса до добра. Удрал он однажды вечером в горы, и то с одной, то с другой стороны его лай доносился.
«Верно, напал на след», — думает Хуан, засыпая в гамаке, и видится ему загнанный олень, а по пятам за оленем мчится Мотылек, будто в него вселился сам дьявол. Но наутро за делами и хлопотами Хуан совсем позабыл про собаку. Вдруг около полудня в зарослях тростника поднимается оглушительный шум: олень галопом летит прямо на плантацию. Надо было видеть затравленные глаза несчастного животного! Хуан в это время точил мачете и тут только вспомнил о собаке. Мешкать было некогда. Черт бы побрал этого оленя!.. Бедный Мотылек гнался за ним всю ночь и, верно, совсем с ног сбился. Хуан воткнул мачете рукояткой в землю, надеясь, что собака споткнется о нож и ее удастся поймать. Но Канделе дьявольски не повезло. На этот раз удача ему изменила — бывало и так. Олень проскакал, а Хуан, оказалось, второпях воткнул мачете острием вперед… Мотылек мчался пулей, сливаясь в сплошное цветное пятно. Не успел Хуан глазом моргнуть, как пес налетел на лезвие, оно так и раскроило его пополам.
— Да, — говорил Хуан, — хорошо, когда собака быстро бегает и умеет гнать оленя, но это-то и сгубило моего бедного Мотылька. Тогда я еще не знал, что его можно было склеить мякотью плодов гуасимы.
В такие вечера Марселино, Мигель или Сориано, случалось, тоже что-нибудь сочиняли. Но разве можно было слушать их после Канделы? Где им подобрать такие слова и так рассекать рукой воздух, как Хуан!
Поговорив, мы укладывались в гамаки, и ночную тишину нарушал лишь металлический звон сверчков да отдаленные петушиные крики.
Однажды утром за работой Марселино неожиданно спросил меня:
— Ты веришь, что может быть столько рыбы?
— Где? — не понял я. И тут же перехватил его взгляд, устремленный на Хуана Канделу, который поодаль выпалывал сорняки.
Через несколько дней я услышал, как беседовали, натачивая мачете, Мигель и Сориано:
— Я не спорю, нож, конечно, может рассечь то, что на него летит.
— Например, масло, — перебил я, и Сориано с Мигелем расхохотались. Помолчав немного, Сориано стукнул тупой стороной мачете по камню и воскликнул:
— Все-таки он врет!
— Ясно, врет, — буркнул Мигель. — Это уж как пить дать.
И мы все трое переглянулись со злорадным торжеством заговорщиков. Теперь вопрос был в том, кто отважится вступить в единоборство с колдовской силой, засевшей в душе Хуана и светившейся в его глазах.
— Вот возьму как-нибудь вечером да и скажу… — заявил Сориано, снова хватив мачете по камню.
— А что ты думаешь, надо сказать, — заключил разговор Мигель. И каждый занялся своим делом.
Мы и впрямь решили тогда, что пора наконец припереть Хуана к стенке. Можно спустить человеку ложь первый раз и даже второй, из вежливости, но смолчать третий — это уж все равно что не ответить на пощечину.
В тот же вечер большелобый Хуан опять явился к фонарю и, закурив сигару, стал рассказывать про войну:
— Я был тогда мальчишкой, кругом — голодуха. Мой дядя, брат матери, — ну и наметанный же у него был глаз на хороший скот! — один только и спасал нас от голодной смерти. Ведь повстанцы вытаптывали поля, не оставалось ни початка маиса, ни усика тыквы. Дядя седлал рыжую кобылку и уезжал на несколько дней. Возвращался он нагруженный снедью, вкусней которой я в жизни не едал. Отворит, бывало, дверь пинком, захохочет, швырнет вьюк в комнату и крикнет: «Ну, теперь вам жратвы на две недели хватит!» Ямс, тыквы, бананы, огромные помидоры так и покатятся по полу, замелькает в глазах красное, зеленое, бурое, — да что и говорить. Мать сначала подбирала плоды в подол, потом посылала меня за мешком и все в него пересыпала. Вот была радость! Но я уже говорил вам, в то время и тыквенных семечек, бывало, не сыщешь. Где же дядюшка добывал эти божьи дары?