В статье «Трудно быть историком в Москве» прогрессивный итальянский политик, дипломат и ученый Роберто Тоскано, с которым я имел приятную возможность несколько раз встречаться и беседовать, писал:
«Конечно же, всем известно, что лучшие места для написания книг по советской истории – это Стэнфорд и Принстон в гораздо большей степени, чем Москва и Ленинград. Между советологом, который работает в библиотеке Гуверовского института, и Роем Медведевым в его комнатушке, набитой книгами, со списком материалов, которые, если повезет, он обнаружит у советского друга илииностранного корреспондента, существует такая же разница, какая была между братьями Райт и инженерами из НАСА. Разница заключается еще и в том, что Медведев вынужден быть историком-кустарем, в то время как в других частях света более удачливые историки нажимают на кнопку и получают фотокопию любого документа, не нуждаясь при этом в разрешении знаменитых „спецхранов“, материалы которых доступны лишь после мотивированного запроса. Однако со всеми своими ограничениями упорное кустарничество Медведева сообщает нам нечто очень важное, что не может быть заменено огромными трудами, выпускаемыми американскими университетами»[1].
Тоскано прав: очень трудно работать историком в Москве, конечно, если этот историк хочет изучать реальную историю своей страны, а не комментировать очередные указания директивных инстанций. Однако необходимо отметить, что не только в Москве, но и в Стэнфорде и в Принстоне нельзя получить многих важнейших документов по советской истории – какие бы кнопки ни нажимал при этом американский советолог. Эти документы хранятся пока еще в советских архивах, и, хотя наши архивы становятся в последние годы более доступными, работая в них, историк чаще будет получать отказ, чем разрешение. Во-вторых, немало важнейших событий происходит в нашей стране, находя отражение не в официальных документах, а лишь в несовершенной человеческой памяти – у оставшихся в живых участников этих событии. Поэтому многие книги, подобные той, которую я здесь представляю советскому читателю, приходится создавать годами, складывая их из крупиц тех сведений и свидетельств, которые можно добыть, как правило, только в Москве и тем труднее, чем дальше мы от эпохи Сталина. Надеюсь, что некоторые из подобных материалов я смогу получить и от новых читателей после издания этой книги.
На протяжении всех лет в работе над книгой мне помогали многие товарищи. Раздел о Кагановиче написан при участии П. В. Хмелинского, о Суслове – при участии Д. А. Ермакова,
20 июня 1989 г.
ОБ ОДНОМ МОСКОВСКОМ ДОЛГОЖИТЕЛЕ
«Часы у меня еще остались»
Одна из моих знакомых, торопясь на работу, забыла дома часы. Проходя по улице Грановского, она увидела стоявшего на тротуаре старичка небольшого роста. «Скажите, пожалуйста, сколько сейчас времени?» – спросила женщина. «Слава богу, часы у меня еще остались», – произнес старик и назвал время. Когда он поднял лицо, женщина, дочь одного из расстрелянных в 1937 году старых большевиков, с удивлением узнала в старике Молотова, человека, который в 30-е годы возглавлял Советское правительство и имя которого еще в конце 40-х годов при перечислении членов Политбюро ЦК ВКП(б) неизменно стояло на втором месте после имени Сталина.
В некоторых из обстоятельных работ по истории СССР или КПСС имя Молтова еще встречается, хотя и очень редко. Ему посвящена даже небольшая статья в последнем издании Большой Советской Энциклопедии. Однако многие молодые люди, с которыми мне приходилось беседовать в последнее время, даже не знают имени Молотова. Мне это не кажется странным, хотя очень удивило однажды такого вдумчивого американского журналиста, как Хедрик Смит.
«Люди Запада забывают, – пишет он в своей книге „Русские“, – что из своего далека они подчас знают о некоторых исторических событиях в Советском Союзе больше, чем русская молодежь. Для меня наиболее наглядным примером этого явления служит один эпизод, происшедший с Аркадием Райкиным, знаменитым советским эстрадным актером. Как-то зимой с ним случился сердечный приступ, и его положили в больницу, где актера навестил его восемнадцатилетний внук. Вдруг Райкин подскочил на кровати, пораженный тем, что мимо палаты прошел Вячеслав Молотов, ближайший из оставшихся в живых соратников Сталина, в прошлом Председатель Совета Министров и министр иностранных дел.
– Это он! – ахнул Райкин.
– Кто? – спросил внук; лицо человека, прошедшего по коридору, было ему незнакомо…
– Молотов, – пробормотал Райкин.
– А кто это, Молотов? – спросил юноша с ошеломляющим неведением. Такая историческая глухота, как сказал один ученый средних лет, привела к развитию поколения молодых, не знающих ни злодеев, ни героев и поклоняющихся разве что звездам западной «рок-музыки».[2]
Конечно, люди более старшего поколения хорошо помнят Молотова. Однако и они, в сущности, ничего не знали о судьбе экс-премьера в последние двадцать лет и даже о том, жив ли он. Поэтому они с большим удивлением прочли в конце 1986 года короткое извещение Совета Министров СССР о смерти на 97-м году жизни Молотова В. М., бывшего с 1930 по 1941 год Председателем Совета Народных Комиссаров. Это прозвучало для многих и как извещение о смерти, и как возникновение имени Молотова из политического небытия.
Молотов вступил в партию большевиков в 1906 году, и он, вероятно, был в последний год своей жизни самым старым из членов партии. До конца 70-х годов старейшим членом партии в нашей стране была Фаро Ризель Кнунянц, которая примкнула к движению социал-демократов в 1903 году. Однако она умерла в конце 1980 года в возрасте 97 лет. В 1983 году в возрасте 99 лет умер Тимофей Иванович Иванов, член КПСС с 1904 года. Летом 1985 года также в возрасте 99 лет умерла Анна Николаевна Бычкова, вступившая в партию в июне 1906 года. Теперь умер и Молотов…
Но если Молотов мало побыл самым старым членом партии, то он, несомненно, был долгое время единственным из оставшихся в живых членов ЦК партии начала 20-х годов. Лишь немногие из них умерли естественной смертью, большинство было расстреляно или погибло в тюрьмах и лагерях. И Молотов приложил немало стараний к уничтожению всех этих людей.
Карьера при Ленине
Настоящая фамилия Молотова Скрябин. Когда он начал впервые печататься в большевистских газетах, его небольшие заметки и статьи появлялись под разными псевдонимами. Только в 1919 году на брошюре об участии рабочих в хозяйственном строительстве автор поставил псевдоним «Молотов», который вскоре и стал его постоянной фамилией.
Многие считали почему-то, что Молотов происходил из дворянской семьи. Это не так. Он родился 9 марта 1890 года[3] в слободе Кукарка Вятской губернии и был третьим сыном мещанина Михаила Скрябина из города Нолинска. Отец Молотова был обеспеченным человеком и дал своим сыновьям неплохое образование. Вячеслав окончил в Казани реальное училище и получил даже музыкальное образование. В России происходила революция, и большинство казанской молодежи было настроено весьма радикально. Молотов вступил в один из кружков самообразования, где изучали марксистскую литературу. Здесь он подружился с Виктором Тихомирновым, сыном богатого купца и наследником крупного состояния, который тем не менее вошел в большевистскую группу в Казани еще в 1905 году. Под влиянием Тихомирнова Молотов также вошел в эту группу в 1906 году. В 1909 году Молотов был арестован и сослан в Вологду. По окончании ссылки он приехал в Петербург и поступил в Политехнический институт. В 1912 году в столице начала выходить первая легальная большевистская газета «Правда». Одним из ее организаторов был Тихомирнов, передавший на нужды газеты крупную сумму денег. К работе в газете Тихомирнов привлек и Молотова, который опубликовал здесь несколько статей. Позднее, уже в 30-е годы, Молотов всячески покровительствовал дочери своего друга – балерине И. Тихомирновой, танцевавшей в Большом театре.