Площадь перед ратушей была черным-черна от народа. Горожане обнимали друг друга, целовались. Кто-то играл на гармонике «Интернационал», и люди пели. В другом конце площади затянули датскую песню «Чудесна наша страна», а немного погодя английскую — «Снова настали счастливые дни». Кругом летели в воздух шляпы, на асфальте плясали и без устали твердили друг другу: «С праздником!» Мартин просто не знал, куда глядеть, — поспеть всюду было невозможно.
— Здравствуй, Мартин! — произнес кто-то за его спиной. Он обернулся. Перед ним стояла Инга в красном платье с белым воротничком. Светлые волосы мягкими волнами окаймляли красивое лицо.
— Пойдем, — сказал он, обняв ее.
— Куда, Мартин?
— Куда глаза глядят.
— Ты мог бы поздравить меня, ведь сегодня день моего рождения! — сказала она.
— Сколько же тебе лет?
— Пятнадцать. — Взявшись пальчиками за край юбки, она сделала несколько па и закружилась в таком вихре, что ее платье зашелестело, словно листва на ветру.
— Раз так, я сейчас тебя поцелую, — заявил Мартин.
— Нет, уж это ты брось! — крикнула Инга, но нисколько не рассердилась, когда он схватил ее в объятья и расцеловал.
— Ну и нахал же ты, Мартин!
— Ну и пусть…
— Как ты смеешь целовать меня на глазах у всего города! Ведь нас могут увидеть!
— Ну и пусть… Поздравляю тебя с праздником!
— Спасибо! — сказала Инга и, взяв Мартина под руку, повела за собой. — А знаешь, я рассказала про нас с тобой маме.
— Господи боже мой, а она что?
— Мама сказала, чтобы я как-нибудь пригласила тебя к нам домой на чашку кофе. Придешь?
— Приду, если ты меня поцелуешь! — сказал он и снова попытался ее обнять.
— Ну уж нет! — рассмеялась Инга, ловко увернувшись от него.
Она побежала по улице, тоненькая и юркая, проскальзывая между прохожими. Но все же Мартин настиг ее и втолкнул в парадное. Тяжело дыша, она прислонилась к стене.
— Ну, — сказал Мартин, нахмурив лоб, и тут две руки вдруг обвились вокруг его шеи и горячие губы коснулись его губ.
Что-то сладко заныло у Мартина в позвоночнике, жаркая волна обдала его тело, казалось, она проникла до самых кончиков его волос. Счастье пело в его душе.
— Так ты смотри приходи, — повторила она на прощанье.
Он серьезно кивнул.
— Значит, мы теперь жених и невеста, — сказал он. — Поклянись, что ты никогда мне не изменишь.
— Клянусь, — сказала она.
Взявшись за руки, они побежали по улице туда, где звенела музыка.
Глава двадцать третья
На следующий день Мартин проснулся счастливый, точно батрак Йеппе в кровати барона. А вдруг все это только приснилось мне? — испугался он. Нет, то была явь.
Принесли газету: на первой полосе самым крупным шрифтом, каким располагала типография, было написано: «Дания свободна».
Чудесный выдался день, праздничный, весь пропитанный дыханием свободы. Якоб — тот и не ночевал дома, он вернулся под утро, чтобы проглотить чашку кофе да заодно проведать своих.
На широкой груди Якоба висел тяжелый автомат. Он осторожно снял его и поставил в угол, а пиджак повесил на спинку стула. На рукаве у отца Мартин увидел трехцветную повязку — она заменяла ему мундир.
— Сегодня ночью мы заняли все предприятия и мосты, — сказал Якоб, потирая руки. — Кое-где пришлось повозиться с немецкими часовыми, но все же дело пошло, ха-ха, да как еще пошло! Наши ребята дерутся даже лучше, чем я думал!
Карен послала Мартина за хлебом. Булочная была битком набита ранними посетителями, очередь тянулась от прилавка до самой двери. Молоденькая продавщица укладывала в мешочки булки и пышки, только что вынутые из печи. Вошедший булочник весело поздоровался с покупателями и тут заметил Мартина.
— Твой отец — борец Сопротивления, — сказал он и протянул ему огромный пакет со свежим хлебом. — Нет, нет, — сказал он, — платить не надо. Примите сегодня хлеб от меня в подарок! А отцу передай привет.
Все улыбались Мартину, его даже смутило всеобщее внимание. Вернувшись домой, он сказал матери:
— В булочной с меня не взяли денег, потому что отец — участник Сопротивления. — И вернул Карен все деньги, что она дала ему на хлеб.