— Сами вы идиот! — яростно крикнула Франциска, трагически заломив руки и сминая свою шелковую ночную рубашку.
— Пожалуйста, не обращайте на нее внимания! Она тоже больна.
— …Интуиция подсказала мне проследить за ним до этого дома. Я увидел герб и дальше не пошел.
— Лучше бы вы его задержали! Остальное вам уже рассказал вот этот сеньор. Могу добавить только, что Оп Олооп покинул этот дом.
— Ложь! ЛОЖЬ! ЛОЖЬ! Они убили его. ОНИ УБИЛИ ЕГО. ОНИ…
Закончить ей не дали. Отец заткнул ей рот, крепко схватил ее и унес вверх по лестнице в спальню.
Наступил один из тех неприятных моментов, когда нужно остановиться и отдышаться, когда хочется прояснить ситуацию, но этого не получается, потому что физическая усталость подавляет разум и смятение подпитывает скептицизм.
Взяв себя в руки, хозяин дома продолжил:
— Сеньор инспектор, позвольте мне позвонить моему близкому другу, руководителю Службы протокола Министерства иностранных дел. Мне необходимо заручиться вашим доверием. Душевное расстройство моей племянницы осложнило дело.
— Прошу.
— Благодарю вас. Пойдемте со мной. Я хочу, чтобы вы слышали весь наш разговор. Я не какой-то там самозванец, а достойный человек, с честью представляющий свою страну.
Пит Ван Саал позволил себе легкую усмешку…
Сержант полиции тем временем незаметно осмотрел весь холл. Он изучил углы, мебель, ковры. Заметил несколько капель крови у стола по центру помещения. Обрадованный находкой, он мягко, чтобы не шуметь и не повредить улики, подошел к основанию лестницы. На первой ступеньке не было никаких следов удара. На его лице нарисовалась недоверчивая ухмылка, и он многозначительно покачал головой. Вернувшись к исходной точке, он заметил, что в холле чего-то не хватает: исчез Пит Ван Саал. С расширившимися от удивления зрачками сержант заглянул в кабинет. Там он увидел инспектора, прилипшего к телефонной трубке. И остолбенел, осознав, что Пит, видимо, скрылся.
Так все и было: пока полицейский озабоченно искал следы преступления, друг статистика взял шляпу и вышел. Он отправился на поиски, следуя наивному порыву, сентиментальному велению чувств, которые двигали им так же, как профессиональный инстинкт сержантом, ищущим кровавые пятна. Но как примирить между собой долг моральный и долг службы? Сержант исполнился подозрений и злости на себя и на всех вокруг. Власть заставляет прятать основные инстинкты под налетом превосходства, не допускающим ни пререканий, ни нарушений приказа, даже если такие пререкания и нарушения вызваны чувствами более глубокими и благородными, чем сама власть.
Выйдя за ограду, Ван Саал поймал такси. Назвал адрес Опа Олоопа. И погрузился в глубокие размышления.
Еще с курсов английского языка в улеаборжском лицее он запомнил афоризм удивительной моральной красоты: «А friend is that who comes when all the world is going out».[23] Прийти на помощь, когда все уходят! Протянуть руку, когда эгоизм кричит об обратном! Утешить, когда все избегают!
— Подлинная слава! Подлинная слава! — бормотал он, не слыша себя; слова рождались у него во рту подобно цветам, напитываясь растительным соком нежности.
Он чувствовал себя опьяненным: добродетельность пьянит не хуже вина. Эмоции этого дня заставили его по-другому взглянуть на многие вещи, не нарушив его уравновешенности и спокойствия. Он критически оценил свои действия во всех сложившихся ситуациях и счел их правильными. Он гордился ими, даже пощечиной консулу: ровно в тот момент, когда его ладонь со звоном влепилась в щеку дипломата, совесть сказала ему, что он поступает должным образом, карая коварство и трусость.
Дружба — это эмоциональная теорема, ключ к решению которой всегда кроется в абсурде. Впрочем, она часто остается нерешенной, ведь переменные духа не любят определенности. «Равная взаимная приязнь», как определял ее Стагирит, была для Ван Саала чем-то большим, чем очередной ειρωνεια,[24] наследием оправленного бриллианта древнегреческой культуры.
И сегодня, и во все времена быть другом всегда значило стоять на перепутье. Любовь, случается, идет правильной дорогой. Но дружба, как правило, предпочитает извилистые пути. И дело здесь в том, что люди совершенствуются в дурном и, будучи неспособными к высокому, отдают предпочтение подличанью, обману, зависти и злобе.
На протяжении веков мы видели, как принижались и обесценивались сердечные порывы. Если бы дружба была такой, как о ней пишут в книгах, человечество было бы лучше. Благодатной гармонией сердец. Вечным апофеозом изысканных даров разума и щедрости воли людской. Но на деле она представляет собой бескрайнее море противоречий!