— Да. Разумеется. Болезнь перенести легче. Она привлекает щедрых и мудрых друзей, которые не скупятся на утешения и заботу. Воинственность же пробуждает лишь ненависть и стремление уничтожать.
— Ты меня уже бесишь! Славить порок, подобно какому-то ничтожеству. Где твоя честь?
— У меня была собачка, которую звали Честь.
Реплика студента, отпущенная им, просто чтобы сказать хоть что-нибудь, оказалась неожиданно смешной. Все расхохотались, и каждый по-своему прокомментировал его слова:
— У меня была собачка, которую звали Честь!
— У меня была собачка, ик, которую звали Честь…
— У меня была собачка, которую звали Честь, и она мочилась на двери кафедрального собора, Дома правительства, жокей-клуба и Национального банка…
— Простите, Оп Олооп, я никогда не видел вас в жокей-клубе.
— И правда. Не припомню, чтобы вы были его членом.
— Сутенер, вы член жокей-клуба?!
— Да, Эрик. И не нужно так удивляться. Я стал им по праву. Моя профессиональная родословная не хуже прочих. Точно такая же. Я — один из лучиков света в этом кругу… профессионалов в банковском деле, политике и взяточничестве. Продажная любовь — не преступление, а бизнес. Торговля женщинами, согласно определению Лиги Наций, связана с élevage.[56] Моя собственная статистика показывает, что от сорока до шестидесяти процентов шлюх — представительницы простых профессий: горничные, швеи, хористки, которые мечтают «подняться» за счет общения с галантными и вежливыми кавалерами и последующей гигиеничной будуарной дружбы, они жаждут роскоши и удовольствий. Таким образом, дорогой друг, те блага, которые мои коллеги по клубу получают за счет ввоза породистых лошадей, я обретаю, импортируя красивых кобылок.
— Действительно, никакой разницы. Что лошадей кафишировать, что женщин!..
— Кафишировать? Что это значит, Робин? — поспешно спросил Ивар Киттилаа, не желая терять нити беседы.
— Ну как же, на лунфардо «кафишировать» значит «эксплуатировать, быть сутенером».
— Верно, — вступил в разговор Оп Олооп. — Но исходно слово «кафишо» представляло собой исковерканное stockfish[57] на коколиче.[58] Наверное, какой-нибудь итальянский лавочник подыскивал оскорбление пожестче…
— Вы совершенно правы! Возможно, таким же образом из презрительного flaneur,[59] брошенного какой-нибудь француженкой нерешительному клиенту, родилось слово franela.[60] Интересная штука — лунфардо. Вот сейчас мне пришло в голову, что, вероятно, cafiolo[61] имеет ту же этимологию. Может ли статься, что это презрительное обращение к посетителям публичного дома, зашедшим к какой-нибудь café аи lait?[62]
— Быть может, Гастон. Вы наверняка слышали, как здесь поют: «Мамбру в поход собрался, бог весть, вернется ли…», сократив французское «Marlborough» до короткого «Мамбру».
— Разумеется.
— Этот симбиоз горделивой прямолинейности и экономной краткости способен поднять лунфардо на невиданные высоты лексикографической экспрессивности.
— Поэтому-то он мне и нравится. Благодаря своей живости, он легко цепляет все языки этой богатой иммигрантами страны, грабит их и превращает солидные термины в меткие обороты, добавляя к ним нотку бурлеска. Я на своей собственной шкуре испытал русификацию слова maquereau.[63] Откуда взялось обозначающее мое ремесло слово makroff? Я не раз спрашивал себя об этом. В словаре аргентинизмов дона Тобиаса Гарсона по этому поводу ничего не говорится. Думаю, что оно родилось после задержания какого-нибудь моего польского коллеги из особенностей его произношения и невежества полицейского.
— А разве слово makroff происходит не от греческого makros, что означает «длинный, большой, высокий»?
— Сейчас выяснится, что еще и слово makroff следует считать возвышенным! — проворчал Эрик.
— Послушайте! Достаточно! Оно происходит от слова «макрофаг», макро-фаг! Значение слова, не отрицайте, приспосабливается к функции. А едите вы на славу…
— Да бросьте, Оп Олооп! Рассуждая таким образом, я мог бы сказать, что слово maquereau происходит от латинского macheros, «нож, абордажная сабля, мачете». Я же не ношу даже перочинного ножа…
— Ух! Пошла жара, ик.
— У нас здесь не языковая академия.
— Не сердитесь, господа. Я обязан знать тонкости своей профессии и семантику, скрывающуюся за общей картиной мира. Если бы здесь использовались те же названия, что и в милой моему сердцу Франции: souteneur, thуlier, tenancier, все было бы значительно проще.
58
Итало-испанский пиджин, на котором говорили итальянские иммигранты в Аргентине в период с 1880 по 1950 год. Здесь и далее обыгрывается созвучие испанского, итальянского и французского языков, а также диалектов на их основе, имевших хождение в Аргентине в то время.