Четвертый венец
— Сумасшедший идет, надо дверь запереть, — сказала Алена, но дверь запереть не успела, и сумасшедший вошел в дом.
Он был в болотных броднях-сапогах, в свитере, в шапке с помпоном.
По морозу, по промозглости, которая была на улице, по ветру, дующему с Онего, — сумасшедший должен быть пронзен и смертельно болен насквозь. И рваный свитер, и шапка, и помпон — все было мокро на нем и обледенело. Лицо — фиолетовое, белое и синее. Он, естественно, дрожал.
Минуя Алену, окостеневшую у печки, он направился прямо ко мне.
Я сидел у стола и рылся в своих бумагах. Делая строгий вид, что я безумно занят, я тем не менее встал, протянул ему руку и сказал:
— Юра.
— Женька, — ответил сумасшедший и сжал мне ладонь.
Я сел на место. Сумасшедший стоял передо мной у стола. Разговор надо было как-то продолжать.
— Ну ты чего, замерз, что ли? — сказал я.
— Да нет… разве это мороз? Вот через месяц начнется.
— Ты бы хоть плащ надел какой, а то, ей-богу… пневмония… тоже, знаешь…
— Плащ у меня есть там, в одном месте, — и сумасшедший кивнул за окно. — Да я мороза не боюсь. Я на медведя с ножом. Вот с этим! Восемь медведей взял. У меня и ружье есть там. — И он снова кивнул за окно, но в какое-то другое место. — А вот пуль мало. Так что я с ножом.
— Ну что ж, — сказал я. — Нож — это верное.
Женька протянул мне нож — широкий и мутный какой-то тесак. Алена тревожно глядела от печки. Я потрогал пальцем лезвие и отдал нож сумасшедшему.
— Убери и никому не показывай, — сказал я.
Женька послушно кивнул, сунул тесак куда-то под свитер. Алена облегченно вздохнула.
— Рассказывай, парень, — сказал я.
— Чего рассказывать?
— Как чего? Рыбу-то ловишь или нет?
— Какая сейчас рыба — ветер да волна. Хариус только берет на кораблик.
— Ладно тебе, ей-богу, врать. Медведи — ладно, а насчет хариуса не ври, не люблю.
— Как же… Восемь штук вчера поймал на кораблик…
— Ладно, не ври, — сказал я, вставая. — Ты зачем пришел?
— За солью.
— Отсыпь ему, Ален.
Алена ворча отошла от печки, отсыпала из пачки соли — не на засол, на пропитание. Положила кулек на стол. Сумасшедший схватил соль и сунул за пазуху. Плохо свернутый кулек за пазухой должен был неминуемо развернуться. Но это было не мое дело. Просил соли — получил.
— Юрка, — сказал сумасшедший, — мне спичек.
Под медвежье какое-то и неудовлетворительное ворчанье Алены я дал сумасшедшему спичек, хлеба, чая, сахару, пачку сигарет.
— Слушай, — сказал сумасщедший. — Хочешь, я тебе кораблик принесу? Сам будешь хариуса ловить. Завтра принесу. Знаешь, такой кораблик, бежит по волнам, а к нему мушки приделаны. Хариус на них хорошо берет. Завтра принесу… Слушай, а что бы немного вина? А?
Алена у печки напряглась. Лицо ее окаменело. Она внимательно глядела на меня, ожидая, что я скажу.
— Ален, — сказал я, — Женька верно говорит, а что ж вина?
— Какого вина?
— Ну, сама знаешь какого.
— Вина! — прикрикнула вдруг Алена. — Какого вина?!
— Ну, того. Какое ты спрятала.
Алена хлопнула дверью, яростно протопала по крыльцу и вылетела на улицу. В доме стало тихо. Я потер лоб и сел за стол.
— Ладно, Женька, — сказал я. — Меня здесь не понимают… Иди…
Прижимая к груди собственную пазуху, за которой находились спички, соль, чай, сахар, хлеб и сигареты, сумасшедший попятился к выходу.
— Завтра будет кораблик, — бормотал он.
— Завтра меня не будет дома. Приходи послезавтра.
Сумасшедший зышел на улицу. В окошко я видел, как идет он вдоль покосившейся изгороди к озеру. Ветер был жуткий, и сумасшедший кренился под его порывами, поворачивался к ветру плечом.
Дверь хлопнула. Вошла Алена.
— Теперь он к нам повадится, — сказала она.
Алена осуждала меня, и я не знал, как ей возразить.
Вечером вернулся с охоты Вадим. Сели ужинать.
Ветер выл за окном, мелкий снег с мелким дождем хлестал в стекло.
— Теперь-то сумасшедший к нам повадится, — говорила Алена, выставляя на стол то самое, о чем я намекал ей совсем недавно.
— Неужели это так? — сказал Вадим. — Неужели ты бы выпил с ним наш последний припас?
— Ну, уж не знаю. Во-первых, Алена никогда бы в жизни сумасшедшему вина не поставила. А если бы и поставила — немножко можно.
Выл за окном ветер. Лампочка над нашим крыльцом болталась и скрипела, и видно было через стекло, как мечутся электрические сполохи, как высвечивают подбитую снегом землю и изгородь с висящими на ней изжеванными ветром тряпками, как пытаются пробить черноту, досветить до близкого леса, и действительно неприятно было знать, что в черноте этой, в промозглости и сырости бродит где-то около дома сумасшедший. Манят его освещенные наши окна и теплый ужин.