Барфилд выдвинул тезис о том, что культурная антропология кочевников должна выступать как инструмент объяснения истории Центральной Азии. Действительно, если история кочевников есть следствие их внешних контактов, то объяснением ее нужно считать антропологический анализ внутренней структуры кочевого общества, которая эти контакты порождала и обусловливала. Не менее важен, конечно, и анализ «ответных действий», т. е. политики в отношении кочевников со стороны соседних оседлых государств. Можно констатировать, что первым компонентом объяснительной схемы у Барфилда стала функциональная антропология кочевников, другими словами, изучение механизмов и закономерностей существования кочевого общества как относительно обособленной целостности. Вторым компонентом этой схемы стала динамическая антропология, или изучение тех трансформаций и изменений, которые происходят с кочевым обществом под влиянием его контактов с оседлыми народами.
Итак, отправной точкой исследования стала антропология. Однако сразу же возникает вопрос: каким образом мы можем изучать антропологию древних и средневековых кочевников, если сведений о ней в письменных источниках даже меньше, чем об отдельных исторических событиях? По Барфилду, мы вправе предположить, что чрезвычайно консервативный общественный строй кочевых скотоводов в своих существенных чертах не претерпел большого изменения за рассматриваемый в книге период. Конечно, было бы упрощением считать, что он совсем не подвергался никаким изменениям. Изменения были, но незначительные и не затрагивавшие экономической основы строя кочевников. А если это так, то для целей исторической реконструкции вполне допустимо использование сведений, содержащихся в антропологических исследованиях кочевых обществ Новейшего времени. Эта идея, подсказанная Барфилду его личным опытом работы среди кочевников Северного Афганистана и трудами коллег-антропологов, позволила преодолеть одну из главных трудностей, стоящих перед историками Центральной Азии, — недостаток фактического материала. Барфилд показал, что его можно успешно восполнить с помощью методов сравнительной антропологии. Собственно же исторический аспект проблемы, по мнению Барфилда, оказывается столь тесно связанным с внешними контактами кочевников, что его следует рассматривать как своего рода эпифеномен истории оседлых цивилизаций. Не случайно книга Барфилда носит подзаголовок «Кочевые империи и Китай». Иначе говоря, по мысли автора, представить (и написать) историю кочевых народов в отрыве от истории их оседлых соседей невозможно, а так как одним из важнейших оседлых соседей кочевников на протяжении длительного времени был Китай, то именно хроника его северной границы становится основным объектом исторического анализа в книге, который позволяет увидеть вхождение кочевников в исторический процесс, не ограниченный взаимодействиями локального характера. Таким образом Барфилд убедительно демонстрирует, что кочевые народы не были придатком китайской империи и не являлись в культурном отношении ее составной частью. Тем не менее их нельзя рассматривать и как самостоятельные государственно-политические образования. Кочевники в истории, по мнению Барфилда, есть «тень», отбрасываемая оседлыми цивилизациями. Они одновременно принадлежат и не принадлежат истории этих цивилизаций. Все самые сложные и впечатляющие формы общественной организации кочевников — это результат не их внутреннего развития или культурной диффузии, а контактов с более высоко организованными оседлыми соседями.