Чтобы выдержать все это, мне пришлось снять рубашку и обвязать ею нижнюю часть лица. А когда я добрался до третьей куриной стаи и хотел выгнать ее на двор, петух налетел на меня, да так, что оставил у меня на груди три кровоточащие царапины.
– Хоть бы ты угодил в кастрюлю с супом! – выругался я и наконец-то выгнал эту норовистую тварь метлой через отдушину.
Потребовалось еще немало времени, прежде чем я вывез последнюю тачку навоза и положил свежую солому в чистые гнезда несушек. Сумерки сгущались, и куры беспокойно теснились вокруг отдушины, желая проникнуть в курятник.
Конюх с кустистыми бровями сунул голову в отдушину, чтобы проверить мою работу.
– Гм-м-м, – пробормотал он. – Ты потрудился на совесть. Ничего не скажешь!
– Где-нибудь можно помыться? – спросил я. – А выстирать рубашку?
– Соскреби самую страшную грязь у насоса на дворе, – посоветовал конюх. – Если кто-то из постояльцев заказал мытье, можешь взять лохань с водой после него, но сомневаюсь, что хозяин постоялого двора захочет подогревать воду ради тебя.
Я сунул голову под насос и тер, скреб… без конца. Казалось, будто по всему телу что-то ползает, скачет и прыгает. Я понимал, что по большей части я сам внушил это себе, но я ведь видел, как блохи прыгают в старой соломе в гнездах несушек, ну и воображал, что все они перепрыгнули на меня.
– Вот, – сказал конюх и сунул мне тоненький серый обмылок, – лохани там внизу, под лестницей. Коли поторопишься – вода еще теплая.
Я поторопился. Вода в каменной лохани была скорее тепловатой, чем по-настоящему теплой, но даже такая была куда лучше холодной воды из насоса.
Окончив скрести самого себя, я взялся за рубашку и тер ее, покуда она не стала более или менее белой. Ну хотя бы вонять перестала.
Я вылез из лохани и стал выжимать воду из волос.
Уже в прошлом году я уговорил матушку не стричь мне больше волосы, и они были теперь довольно длинными. Настолько длинными, что их можно было завязывать наподобие того, как это делал Каллан, – в конский хвост. Я как раз перевязывал их кожаным плетеным шнурком, когда услышал приглушенное хихиканье.
Я круто повернулся. Там у дверей стояли две девицы. Пожалуй, лет шестнадцати-семнадцати, в белых чепцах и фартуках, подолами которых они прикрывали лица. Я схватился за рубашку.
Чему они ухмылялись? Неужто у меня такой чудной вид? Или же только потому, что я голый?
– Хозяйка говорит, что в поварне тебе оставили поесть, – сказала одна из девиц, опустив подол фартука. И я увидел ее лицо. Зубы у девицы выдавались вперед, но вообще-то она была премиленькая. Но видно было, что смех по-прежнему так и бурлил в ней.
– Сейчас приду! Благодарствую! Спасибо! – ответил я.
– Только приходи, когда оденешься, – сказала она.
Обе девицы покосились друг на дружку и снова расхохотались. Какое облегчение для меня, когда хохотушки наконец вышли, затворив за собой дверь! Я не смог удержаться, чтобы не взглянуть на самого себя сверху вниз. Неужто я и вправду смешон? Мне-то казалось, будто вид у меня вовсе обыкновенный. Быть может, немного худоватый, но ведь в последний год я начал немного раздаваться в плечах. А что до остального… Когда мы купались вместе с Пороховой Гузкой и Кинни, никто нас на смех не поднимал. Ну и придурковатые же девчонки!
Я пытался было забыть их, но внезапно застеснялся… Как мне выйти в поварню постоялого двора с голыми руками и в одном шерстяном жилете, как обычно был дома, когда сушилась моя рубашка?!
Я стал изо всех сил выжимать рубашку, но она по-прежнему была жутко мокрой. А потом мне вдруг показалось, что глупо обращать внимание на такую парочку куриц, раз я явился в город, чтобы сразиться со взрослым мужем, сразиться не на жизнь, а на смерть. Я повесил рубашку сушиться и вышел в одном жилете, чтобы отыскать поварню. Хозяйка налила мне полную миску супа и положила столько хлеба, сколько я смогу съесть.
– Когда справишься с едой, тут для тебя еще кружка пива, – сказала она. – Но только одна. А потом можешь пить воду из колодца.
– Благодарствую, матушка, – ответил я и подул на дымящийся горячий суп с мясом и кореньями, а мой желудок так урчал, что я едва дождался, когда суп чуточку остынет.
Позднее, за кружкой пива, я как бы мимоходом спросил:
– А не знаете ли вы, матушка, где найти Ивай-на Лаклана?
– Ивайна? Он живет в горах, в Крепостном Замке, когда вообще бывает дома, в Баур-Лаклане. Этот человек вечно в разъездах, летает, будто птица… А зачем он тебе? Чего тебе от него надо?
Глотнув пива, я отер пену с верхней губы.
– Да ничего особенного, – ответил я, не поднимая глаз. – У меня всего-навсего весточка для него от моей матушки.
ДАВИН
Железный круг
Они пустили меня переночевать в сарае, и я, подложив свое одеяло и накрывшись плащом, довольно уютно устроился в остатках прошлогоднего сена. Но все же заснуть мне было нелегко. Думается, куда легче свершить нечто по-настоящему опасное, если можешь сделать это тут же, сразу, не задумываясь. Многие советы и оклики Каллана вертелись у меня в голове. «Гляди на меч, малец, а не на его дурацкую рожу!»
И я впервые по-настоящему подумал о том, каково это – воткнуть меч в человека и видеть, как он, словно поросенок, приговоренный к закланию, падает, слабея и холодея.
Подумать только, неужто я стал теперь таким поросенком?
Когда же я наконец заснул, мне приснилось, будто меч мой налился вдруг такой тяжестью, что я не мог поднять его, и какой-то парень в переднике забойщика со скотобойни бегал вокруг меня и колол меня то и дело то тут, то там, и кровь стекала с рук и текла по животу. Я пытался защититься, но казалось, будто меч мой крепко-накрепко прикован к земле, а противник только смеялся надо мной и колол меня в шею… Падая навзничь, я увидел, как небольшая толпа гримасничающих и хихикающих девиц с постоялого двора, каждая с огромным ножом для жаркого, несутся на меня с криками «Скорее! Скорее! Из него выйдет пара добрых окороков!».
Я проснулся на рассвете, лишь только один из петухов с постоялого двора заголосил на дворе.
«Наверно, этот и разодрал мне вчера грудь», – кисло подумал я. Я попытался перевернуться на другой бок и еще немного поспать, потому как еще не выспался и не отдохнул. Но два других петуха также запели во все горло, и мне пришла в голову мысль: а почему я, вообще-то, валяюсь здесь на сене в чужом городе? Последний сон исчез, как роса под лучами солнца, а по животу забегали мурашки. Но тут я подумал о своей матушке и о том, что с ней приключилось, и гнев согрел меня.
Я быстро умылся у насоса на дворе, надел свою рубашку, по-прежнему чуть влажную, но это было незаметно, стряхнул сено с плаща и, выйдя из ворот, отправился вдоль мощенной камнем улицы все дальше и дальше через весь город к крепости, где обитал Ивайн Лаклан.
– Чего тебе надо? – хмуро спросил стражник. – Ты подозрительно ранний гость – ранняя пташка!
– Поговорить с Ивайном Лакланом. Он здесь?
– Может статься, и здесь. Он как раз не из тех, кому нравится вставать ни свет ни заря, прежде чем черт обуется.
Я устал ждать. Я хотел положить этому конец.
– Скажи мне, где его найти, и я разбужу его сам!
Он пристально взглянул на меня и покачал головой.
– Ну, коли тебе так уж до зарезу приспичило… – произнес он. – Но не говори потом, будто я тебя не предупреждал. Его только задень, сатана запальчивый, в раж войдет… – Но все же стражник указал на дверь одной из башен. – Поднимайся по лестнице во второй зал, а потом направо. Когда он здесь, то всегда ночует в людской.