ПАМЕЛА КИНГСЛИ ТРЕМЭЙН
1770 — 1810
Возлюбленной матери от Люсьена
И никакого упоминания об Эдмунде Тремэйне, возлюбленном супруге усопшей.
Будь проклят этот человек!
Догадался ли Эдмунд хотя бы пригласить священника, когда умирала его жена? Отпущено ли ему было на то время? Люсьен не знал ни одной подробности о смерти своей матери. Он знал лишь ту ложь, которая должна была объяснить ему ее смерть.
Прочел ли священник молитву над ее телом, прежде чем оно стало пищей для могильных червей? Люсьен поднял взор на другой конец кладбища, где одиноко возвышался увенчанный крестом шпиль католического собора. Он знал, что уже очень давно там не было своего священника. Как же должна была страдать его мать, не имея возможности посещать мессу чаще раза в месяц, все остальное время оставаясь отлученной от Святого Причастия. Неужели Эдмунд допустил, чтобы она умерла без исповеди, без прощения?
— Моя мать была святой, — сквозь стиснутые зубы пробормотал Люсьен, обратив взор к мрачным небесам. — На ее душе нет греха. Его просто не могло быть. — Он понурился, упершись подбородком в грудь. — Боже всемогущий, пожалуйста, скажи, что его не могло быть.
И вот тогда, впервые с того часа, как он вернулся домой — он дал клятву, что в последний раз, — Люсьен Кингсли Тремэйн заплакал.
— Доживи я хоть до ста лет, мне не испытать боли сильнее этой.
Кэт почти бежала словно наперегонки с жестокими порывами ветра, набросившимися на нее, как только она вышла из-под прикрытия деревьев на открытое место.
— Мало деторождения, так Господу угодно было заставить нас расплачиваться за Евины грехи еще и этим. Мои груди налились так, что вот-вот взорвутся. Черт бы побрал эту суку Тремэйн!
Вот уже три дня, как Кэт отстранили от кормления. Нодди с криком цеплялся за нее, безнадежно пытаясь добраться до сосков, скрытых целыми ярдами бинта: Мойна туго забинтовала ей грудь чтобы прекратилось выделение молока. Она и слышать не желала о постепенном отлучении от груди, что было бы гораздо легче и младенцу и кормилице.
И потому они оба расплачивались сполна. Три долгих дня и три еще более долгих ночи Кэт металась по комнате, гадая, что скорее прикончит ее: боль в груди или дикая жажда, ибо Мойна еще и ограничила питье до одной чашки в день, утверждая, что от этого быстрее пропадет молоко.
В конце концов, не в силах терпеть, Кэт накинула плащ и опрометью выскочила из дому, подальше от воплей Нодди.
Мойна клялась и божилась, что пришло самое время отлучать Нодди от груди, однако Кэт не понимала, за что младенец лишен единственной вещи, приносившей ему радость и облегчение. Однако как бы ни была Кэт сердита на хозяев Тремэйн-Корта, она ни на минуту не забывала, что Эдмунд Тремэйн всей душой любит своего сына.
Как и сама Кэт. Поначалу, оказавшись в Тремэйн-Корте, она отнеслась к Нодди лишь как к способу заработать на хлеб, до тех пор пока она достаточно оправится после рождения собственного ребенка, чтобы искать себе другую работу.
Она никак не рассчитывала, что в ней проснутся какие-то чувства к маленькому мастеру Тремэйну. Она горько оплакивала смерть собственного ребенка, однако краткое материнство разбудило в ее душе струны, о существовании которых Кэт и не догадывалась. И уже через несколько мгновений после того, как Нодди жадно припал к ее соскам, а его маленькая головка покоилась у нее на локте, Кэт глубоко и преданно полюбила его.
Запрет Мойны причинял ей ужасные муки, и никакими доводами рассудка их нельзя было облегчить.
Эдмунд заверил ее, что она может остаться в качестве няньки, чтобы помогать Мэри, горничной, но Кэт не поверила этому. Она заметила выражение глаз Мелани, когда та заявила, что Нодди надо немедленно отнять от груди. Это произошло на следующее утро после того, как Люсьен ночью покинул дом.
Мелани ненавидела ее, и Кэт никак не могла понять почему. Да, собственно говоря, ей не очень-то и хотелось копаться в извращенной психике этой особы.
Прекрасная хозяйка Тремэйн-Корта уже сделала первый шаг к тому, чтобы выдворить Кэт из дома, и она понимала, что ей остается жить здесь не более недели.
Эдмунд Тремэйн был совершенно бесхарактерным человеком, и Кэт могла скорее поверить в то, что луна свалится с неба в Пролив, нежели что Тремэйн-Кортом будет управлять мужчина. Хотя так было не всегда. Несмотря на то, что Кэт не общалась с остальными слугами, обедала она вместе с ними и невольно прислушивалась временами к их болтовне. Хотя все они были новичками в Тремэйн-Корте, но их набирали из соседних деревень, и до них доходили многие слухи.
Когда-то Эдмунд был строгим, но справедливым и щедрым хозяином. Однако все переменилось с тех пор, как Люсьен ушел на войну, а его жена умерла. Он поразил всех соседей, женившись на невесте своего сына, едва успев похоронить покойную жену. Нодди родился всего лишь через восемь месяцев после свадьбы, что служило предметом бесконечных сплетен среди горничных. Кэт слышала также и то, что после рождения ребенка Тремэйны ни разу не разделили супружескую постель.
— Если бы ему и пришло в голову постучаться к ней в спальню, вряд ли он нашел бы ее там, — бормотала Кэт, борясь с ветром. — Или, скорее всего, нашел бы ее не одну. Но про это предпочитают помалкивать даже горничные. Только я могу говорить вслух, да и то среди поля, где меня никто не услышит. Да пусть ее развратничает сколько угодно, меня-то это совершенно не касается. Как когда-то давным-давно говорил папа, ты, Кэт, уже застелила свою постель. Теперь тебе остается лишь улечься в нее.
Небо внезапно потемнело, с юга надвинулись тучи, а ветер стал еще безжалостнее. Кэт решила сойти с дороги и напрямик по замерзшим полям вернуться в Тремэйн-Корт. Но уже через несколько минут ноги ее закоченели на целине, из носа закапало, при том что ее грудь по-прежнему разрывалась. Понурив голову, захлебываясь в порывах ветра, она медленно брела, мечтая об уютном тепле своей каморки, а вихри с воем проносились у нее над головой, бросая ей в лицо пригоршни снега.
Добравшись до маленького кладбища, она обрадовалась: высокие каменные стены защищены от ветра. Она постояла несколько минут, стараясь отдышаться, как вдруг заметила неясное движение где-то в глубине кладбища и поняла, что она здесь не одна.
Теснее прижавшись к стене, она следила за мужчиной, который медленно шел в ее сторону от ворот кладбища.
Она узнала Люсьена и удивилась: она была уверена, что он уже далеко отсюда.
Он казался старым. Черное пальто обтягивало его изможденную фигуру. Он медленно шел против ветра, сильно хромая на одну ногу. Его лицо казалось белее снега, а губы скривила гримаса боли.
Кэт не боялась его. Она была молода, сильна и здорова и прекрасно могла постоять за себя. Тем более что в кармане у нее был нож.
Она видела, что он не замечает ее. На лице его было ясно написано, что он глубоко погружен в свое собственное горе и ему нет дела до остального мира.
Оказавшись всего в шаге от нее, он на мгновение задержался и поднял на нее взгляд, но не узнал ее.
Она вздрогнула.
И когда он, хромая, прошел мимо, она сама, не понимая почему, простерла вслед ему руки, а потом упала на колени в холодную грязь.
Она уже видела эти темные глаза, полные горя и отчаяния, когда он рухнул без сил на пол в музыкальной комнате. Но то, что она прочитала в его глазах на сей раз, ей довелось видеть лишь в зеркале в тот день, когда она решилась навсегда покинуть Ветлы: провалы в темноту, такие же мертвые, как свежевырытая могила.
Мелани металась по своей спальне в дикой ярости, которую даже не пыталась скрыть. Как посмел Люсьен обойтись с ней подобным образом?! Он что, не понимает? Они же могли иметь все: Тремэйн-Корт, деньги, их любовь. Да что значит ее брак с Эдмундом? Ничего! Меньше, чем ничего! Это была просто вынужденная уступка, вот и все.
Никогда в жизни Мелани не встречала мужчину, который привлекал бы ее так, как Люсьен. Она любила его, любила безумно. Никакие зелья Мойны, никакие сверхвыносливые самцы из слуг, даже ее собственные усилия насытить свое тело не давали ей того ощущения, которое она испытывала в его объятиях.