Кэт взяла листок, откашлялась и начала читать:
Люсьен, мое любимое, дорогое дитя!
Ты уехал нынче утром, неся высоко голову, и пуговицы на твоем мундире сверкали так ярко в солнечных лучах — или в моих слезах. Я и сама не знаю. Как я горда была тобой, мой дорогой мальчик. Ты есть и навсегда останешься самой восхитительной, самой совершенной розой в моем саду.
И все же я ужасно тоскую, я чувствую, что скорее всего не увижу тебя снова, не порадуюсь, как ловко ты наклонишься ко мне, чтобы поцеловать меня в щеку. Пожалуйста, прости мои глупые слезы и прости мои объятья — ведь я знаю, что ты давно уже перерос нежности, но все же я — твоя мать, а матерям иногда позволительны такие вещи.
Не беспокойся, я не боюсь, что ты погибнешь в бою — я знаю, что это невозможно. Милостивый Господь не пошлет мне такую боль. Нет, скорее я не уверена в себе, у меня недавно возникли серьезные проблемы со здоровьем. Это чисто женские проблемы, и я не хочу обсуждать их с тобой. Мойна твердит, что я здорова, но я слишком хорошо ее знаю, и она не сможет утаить от меня правду.
Люсьен, ты должен быть храбрым, ибо если ты читаешь мое письмо, значит, меня уже призвал к себе наш Небесный Отец. Я не боюсь предстать перед ним, однако и не могу уйти спокойно, не открыв тебе то, что скрывала от тебя слишком долго. И потому я еще раз прошу тебя быть сильным, мое дорогое дитя. Ах, какими равнодушными кажутся слова, написанные на бумаге! Если бы только я могла поддержать тебя, мой сын, если бы только я смогла найти для этого подходящие слова! Святая Дева Мария, помоги же мне найти эти слова!
Люсьен, ты знаешь, что ты — мое ненаглядное дитя, но ты не знаешь того, что Эдмунд — не твой отец.
Мой дорогой. Я знаю, каким потрясением будет для тебя это открытие, и ты скорее всего воскликнешь: «Нет! Это невозможно!» И ты имеешь право так подумать, ведь Эдмунд Тремэйн был тебе отцом с того самого мига, как ты появился на свет. Он всегда был лучшим из отцов и лучшим из мужей, и я преданно любила его. Как любил его и ты.
Но настало время правды. Глядя на твои сборы перед отъездом этим утром, зная, что ты, возможно, будешь вынужден поднять руку на своего отца — я поняла, что слишком долго откладывала это. Конечно, если бы я не сомневалась, что мне будет даровано счастье еще раз увидеть наяву твое прекрасное лицо, я бы постаралась набраться мужества и промолчать. Итак, ты видишь — у меня нет иного выхода, я должна оставить обходные пути и пойти напрямик.
Я познакомилась с твоим отцом в один волшебный летний день, за два месяца до того, как мы поженились с Эдмундом. Кристоф Севилл был невероятно красивым мужчиной, и я вижу его лицо перед собой всякий раз, когда смотрю на тебя, мой дорогой. Он был таким юным — мы оба были совсем молодыми, — и я была ужасно напугана мыслью о том, что должна буду стать женой Эдмунда, которого совсем не знала и который был намного старше меня. Кристоф хотел похитить меня, увезти с собой во Францию, но я боялась и этого. Тогда он отправился один, чтобы получить согласие своего отца, но его корабль попал в шторм и утонул, и я была уверена, что навсегда потеряла его. Мне было все равно, буду ли я жить или умру, Люсьен. Но через какое-то время после нашей с Эдмундом свадьбы я не могла не заметить, что мой муж — любящий, честный человек. Я потом поняла также, что то, что я испытывала к Кристофу, оказалось лишь детской влюбленностью, а не настоящим чувством.
Бедный, доверчивый Эдмунд. Лишь когда ты родился, я поняла, к чему привела моя глупость прошлым летом. Ну как я могла сказать ему, что ребенок, которого он так любит, не его собственный? Я не смогла. Я не посмела разбить ему сердце. Мойна согласилась со мной, что так будет лучше — лучше для тебя, лучше для Эдмунда, — если я останусь с этой ложью в душе.
Но потом Кристоф каким-то чудом вернулся ко мне! Его не остановило то, что я была замужем. Он желал лишь, чтобы мы оба, ты и я, сбежали с ним во Францию, к его семье. Я не хотела унижать его, не хотела говорить, что больше не люблю его. Но зато я могла сказать, что обменялась с Эдмундом клятвами перед лицом Господа нашего и не могу их нарушать. Это Кристоф понял. Он вернулся во Францию, но часто писал Мойне, интересуясь своим сыном. Тебе повезло, Люсьен. У тебя оказалось сразу два любящих отца. Кристоф даже позаботился о твоем будущем, он прислал мне все необходимые по закону бумаги, которые делают тебя весьма состоятельным человеком. После этого я еще долгие годы ждала новых писем, но тогда во Франции начался Террор, и мы больше не получили ни единой весточки.
Мойна уверена, что Кристоф погиб, но я не в силах с ней согласиться. Он был таким молодым, Люсьен, и таким живым. Ну неужели может погибнуть человек, столь сильный духом? По мне, мой Кристоф навеки останется молодым, и сильным, и красивым. Мой дух отнюдь не так силен. Пусть Мойна говорит, что ей угодно, я сама чувствую, как силы покидают меня — медленно, по капле, так что это почти незаметно — пока я не прихожу в свою теплицу и не просиживаю здесь часами, не в силах подняться и поухаживать за своими бедными розами.
Вот почему я и решилась написать тебе это письмо. Я знаю, мой дух оставит телесную оболочку прежде, чем ты успеешь вернуться.
Но мое признание и наследство Кристофа не должны были умереть вместе со мной. Я поклялась Кристофу, что его надежды сбудутся и ты получишь все, что он тебе оставил. Я боюсь, что когда я уйду, Мойна — и сама слишком старая — не переживет меня больше, чем на несколько месяцев. Деловые бумаги я отдам поверенному Эдмунда, но это письмо, а также письма твоего отца — слишком личные, чтобы их вручал тебе этот холодный, бездушный человек. Моим посыльным должен оказаться кто-то, кого ты любишь.
Мой дорогой, я с нетерпением жду, когда же в Тремэйн-Корт приедет твоя ненаглядная Мелани. Как блестели твои глаза, когда ты рассказывал про мою новую дочку! Твоя нареченная невеста станет моим ангелом, она наверняка сохранит для тебя это письмо — и сердце мое успокоится.
Для всех остальных, мой дорогой, ты всегда будешь сыном Эдмунда, и так тому и быть. Эдмунду не надо об этом знать — не оттого, что он возненавидит нас, а оттого, что он не заслужил такой ужасной боли. Я люблю Эдмунда всем сердцем, как люблю и тебя, и я заклинаю тебя всем святым продолжать звать его отцом, ибо он достоин этого. Пожалуйста, Люсьен, не презирай меня за то, что я тебе рассказала. Не проклинай меня за то, что я отяготила тебя тайной, которую скрывала все эти годы от моего возлюбленного мужа. Когда кончится эта ужасная война, я очень надеюсь, что мы сможем поехать во Францию и разыскать там твою семью. Кристоф всегда с большой любовью вспоминал о своем отце и сводном брате. И наверняка тебе предстоит познакомиться с целым выводком кузенов и кузин! Обними своих французских родных, Люсьен, и поцелуй за меня Кристофа. Он подарил мне самого чудесного сына.
Не надо оплакивать меня, мое дорогое дитя, лучше сохрани меня живой в своем сердце, сохрани такой, какой ты видел меня в последний раз, когда я махала на прощанье своему храброму сыну. Положи цветы мне на могилу, дорогой мой Люсьен, помолись за меня и помни, что твоя мать никогда не разлюбит тебя.
Уже на середине письма Люсьен отвернулся от Кэт, делая вид, что разглядывает дальние луга, в то время, как слушал последние признания своей матери. Его глаза наполнились слезами, когда он узнал, что его мать предвидела свою кончину. Как она позволила ему уехать, будучи уверенной, что неизлечимо больна? Почему она не остановила его? Достаточно было одного взгляда, одного слова — и он бы остался.
Люсьен отер глаза, подумав, что и так знает ответ. Памела ни за что не стала бы перекладывать на его плечи свою боль.
А когда он услышал имя Мелани, все стало ясно. Тупой идиот! Он привел Мелани в дом своей матери! Он стал причиной гибели его матери, отчаяния Эдмунда — всей череды несчастий, обрушившихся на обитателей Тремэйн-Корта.
— Ох, Боже мой… — простонал он, привалившись к дереву. — Кэтрин… это я виноват. Моя мать ожидала ангела — а дождалась дьявола во плоти…