Верлен. Адская жара.
Рембо. Я бы на твоем месте снял пиджак.
Верлен. Да-да. (Сбрасывает пиджак и вешает его на дверь.) Утром я кое-что купил. (Достает что-то из кармана и поворачивается к Рембо.) Пушку. (Наставляет на Рембо револьвер.)
Рембо. Зачем это?
Верлен. Для тебя. И для меня. Для всех.
Рембо. Надеюсь, патроны не забыл?
Верлен ставит перед дверью стул, садится на него верхом и целится в Рембо поверх спинки стула. Рембо с улыбкой прислоняется к противоположной стене.
Верлен. Я тебя не отпущу, так и знай.
Рембо. О, весьма эффектный номер. Такого мы еще не видели.
Верлен (кричит). Убью!
Рембо. Сделай одолжение, возьми себя в руки.
Молчание.
Верлен. Забыл, что ты мне написал в письме? Рембо. В каком еще письме?
Верлен. Которое ты прислал мне на прошлой неделе, как только я тебя бросил.
Рембо. То письмо здесь ни при чем. Верлен. Ошибаешься. Ты просил прощения. Умолял меня вернуться. Каялся. Объяснялся в любви. Обещал, что впредь все будет иначе. Говорил, что рыдаешь. Я сам видел кляксы от твоих слез на почтовой бумаге.
Рембо. Неужели до тебя не доходит: ты ведь оставил меня без гроша в кармане. Хорошо еще, что я потом сообразил отнести в скупку твою одежду.
Верлен вскакивает, дрожа от ярости. Поднимает револьвер и стреляет в Рембо, пугается грохота и делает еще один выстрел, на этот раз в пол. Рембо сжимает левое запястье, цепенея от ужаса: по руке стекает кровь. Он отшатывается, когда Верлен бросается к нему.
Верлен. Боже мой, прости, я не нарочно.
Рембо. Смотри, что ты наделал.
Верлен. Прости, я нечаянно.
Рембо. Нет, смотри.
Верлен рыдает. Пытается всучить Рембо револьвер.
Верлен. Ради всего святого, убей меня, убей, пристрели.
Рембо. Что?
Верлен. Пристрели меня.
Рембо. Как же я тебя пристрелю, тупой педрила, если ты продырявил мне руку?
Неистовый стук в дверь; женский голос кричит: «Поль, Поль…» Верлен опускает револьвер. У Рембо начинается истерический хохот.
Верлен. Господи, что я наделал?
Рембо. Промазал.
Затемнение.
Занавес.
Брюссель; 10–19 июля 1873 года.
Эта картина включает эпизоды суда над Верленом. На одной половине сцены лежит в постели Рембо; у него рука в гипсе. Верлен сидит на другой половине сцены, в зале суда. Мировой судья Теодор Т’Серстеван и его секретарь курсируют от одной половины сцены к другой. Когда поднимается занавес, секретарь записывает показания Рембо.
Рембо. …Когда мне сделали перевязку, мы втроем вернулись в гостиницу. Верлен все время умолял меня не уезжать, остаться с ним, но я отказался и около семи вечера вышел из гостиницы в сопровождении Верлена и его матери. Не доходя до Пляс-Рупп, Верлен забежал на несколько шагов вперед и обернулся ко мне: я видел, как он сунул руку в карман и выхватил револьвер, тогда я развернулся и пошел прочь. Встретив офицера полиции, я рассказал, что произошло, и он попросил Верлена проследовать с ним в участок.
Если бы Верлен не препятствовал моему отъезду, я бы не стал подавать на него в суд за нанесение телесных повреждений…
Верлен. …клянусь говорить правду, и ничего, кроме правды, да поможет мне Бог со всеми святыми.
Судья. Ранее под судом и следствием не состояли?
Верлен. Нет.
Судья. Какие обстоятельства удерживали вас в Брюсселе?
Верлен. Я надеялся, что ко мне сюда приедет жена, — так уже один раз было после нашего расставания.
Судья. Не понимаю, почему предстоящий отъезд вашего друга вызвал у вас такую бурную реакцию. Очевидно, вас и Рембо связывали какие-то иные отношения, кроме дружеских?
Верлен. Нет, это клеветнические измышления моей жены и ее родителей, имеющие целью меня опорочить; те же самые обвинения содержатся в исковом заявлении о разводе, которое подала моя жена.
Судья. По результатам медицинского освидетельствования, оба эксперта заключили, что в последнее время вы занимались как активной, так и пассивной содомией.