Тем временем Бэрри позвал официанта и попросил показать ему, где телефон, а также дать взаймы доллар. Телефон находился прямо против дамского туалета, в дверях которого стояла уборщица с вязаньем в руках. Из ресторана еще никто не выходил, и делать ей пока что было нечего. Увидев Бэрри, она чуть-чуть улыбнулась и продолжала вязать. Это была полноватая женщина средних лет, старомодно седая — только прямо посередине виднелась прядь рыжих волос. Бэрри не обратил на нее никакого внимания. Он легко дозвонился до Мэй и услышал ее голос.
— Это ты, дорогая? — сказал он. — Я что-то плохо тебя слышу.
— У меня подвязан подбородок, — пояснила она. — Косметическая маска. А как у тебя дела, милый?
— Прекрасно, — сказал он. — Все великолепно.
— Откуда ты звонишь? Ты с ребятами? — спросила она.
— Мы в каком-то ночном клубе, — ответил он. — Нас тут много.
— Что значит «много»? Кто там с вами? — спросила она.
— Не знаю, как их зовут, дорогая, — сказал он. — Какая-то японка, прямо с самолета, акробат с сестрой и две такие смуглые, с Ямайки…
И тут с телефоном произошло что-то странное, и Бэрри не мог докричаться до Мэй, хотя сам отчетливо слышал ее голос, который повторял:
— Что вы там делаете? — как-то странно и очень возбужденно.
Бэрри решил, что говорить ей мешает подвязанный подбородок. Затем телефон вновь заработал нормально.
— У нас все хорошо, — сказал Бэрри. — Мне только одно не нравится. Меня тут кормят бифштексами, а я хочу овсянки.
Мэй молчала. Наверное, она думала, как ему помочь.
— Ты завтра работаешь? — спросила она.
— Наверное, — ответил Бэрри. — Я точно не знаю.
— Что вы делали целый день?
— Мы были на Пончо-Бич.
— На Пончо-Бич?.. — Голос Мэй звучал так, как будто ее душили.
— Дорогая, сними повязку, — попросил Бэрри. — Я ни черта не слышу.
Наверное, он чем-то рассердил Мэй, потому что ему послышалось, что она говорит, чтобы он шел есть свой идиотский бифштекс, а это было нехорошо с ее стороны. А еще она говорила что-то про свои лучшие годы, и как она его любит, и неужели все это должно полететь из-за его карьеры и спрашивала, что было на Пончо-Бич.
— Ну что ты дергаешься, — сказал он. — Я далеко не заплывал. У ребят там животы расстроились, а я ничего. Абсолютно ничего. Все было прекрасно.
Тут телефон совсем смолк, и телефонист сказал, что там повесили трубку. Это уже никуда не годилось. Видимо, Мэй не понравился косметический кабинет в клубе. Бэрри вышел из будки.
Перед туалетом он увидел уборщицу. Она улыбалась и, кажется, хотела что-то сказать. Бэрри полез в верхний карман за ручкой. Ребята научили его держать ручку наготове для автографов. Он снял с ручки колпачок и ждал. Но в руках у женщины не было ни книжки, ни меню, чтобы он расписался на обороте. Бэрри ждал.
— Где мне написать? — спросил он наконец.
— Что написать? — спросила женщина.
— Автограф, — сказал Бэрри.
— Я не просила автографа, — сказала женщина.
— О, прошу прощения, — сказал Бэрри.
Он закрыл ручку и спрятал ее в карман.
— Совсем не изменился, — сказала женщина.
Бэрри почесал в затылке. Когда-то ребята научили этому естественному жесту, и Бэрри пользовался им в ответ на комплименты поклонников. Слова при этом не нужны.
— Помнишь Уинди-Гэп? — не отставала женщина.
Бэрри взглянул на нее пристально. Уинди-Гэп… Забавно, не далее как сегодня он вспоминал Уинди-Гэп. Как раз, когда выходил из воды после второго купания и выскочил на мелкое место, он наступил на маленькую ракушку — это-то ощущение ракушки под ногой и заставило его вспомнить пляж в Херн-Бэй и место недалеко от мола, где он обычно скидывал штаны и рубашку. Там была такая щель в молу, из нее прямо на него тянуло восточным ветром, и Бэрри боялся простудиться и торопился поскорее раздеться и натянуть плавки. Кто еще в целом мире мог знать о Уинди-Гэп? Только он сам… и… Бэрри еще пристальнее взглянул на женщину, и тут все вокруг как будто куда-то ушло, и ему снова стало семнадцать лет, и он стоял длинный, худой и дрожащий в синих плавках, а рядом была Пинки Браун в ситцевом платьице — она смеялась и щекотала ему голые пятки сачком для креветок.
— Ну, — говорила Пинки, — давай ныряй же!
— Я не хочу мочить голову, — говорил Бэрри.
Тогда она спихнула его с мола, и он навсегда запомнил это жуткое ощущение бурлящей воды и поющего шума в ушах и как он захлебнулся и начал задыхаться и чуть не вдохнул. Он вырвался на поверхность и, бешено работая руками, устремился к берегу и вылез, а Пинки бежала по молу, удирая от него. Он пустился вдогонку, поскользнулся, упал, ударился лбом о пень, весь покрытый ракушками, и лоб начал кровить. Он закричал: