1 Вечный двигатель, порочный круг (лат.).
* * *
Революция сложена из двух пластинок: нижняя и настоящая, archeus agens1 ее - горечь, злоба, нужда, зависть, отчаяние. Это - чернота, демократия. Верхняя пластинка - золотая: это - сибариты, обеспеченные и не делающие; гуляющие; не служащие. Но они чем-нибудь "на прогулках" были уязвлены или - просто слишком добры, мягки, уступчивы, конфетны. Притом в своем кругу они - только "равные", и кой-кого даже непременно пониже. Переходя же в демократию, они тотчас становятся primi inter pares2. Демократия очень и очень умеет "целовать в плечико", ухаживать, льстить: хотя для "искренности и правдоподобия" обходится грубовато, спорит, нападает, подшучивает над аристократом и его (теперь вчерашним) аристократизмом. Вообще демократия тоже знает, "где раки зимуют". Что "Короленко первый в литературах своего времени" (после Толстого), что Герцен - аристократ и миллионер, что граф Толстой есть именно "граф", а князь Кропоткин был "князь", и, наконец, что Сибиряков имеет золотые прииски - это она при всем "социализме" отлично помнит, учтиво в присутствии всего этого держит себя, и отлично учитывает. Учитывает не только как выгоду, но и как несть. Вообще в социализме лакей неустраним, но только очень старательно прикрыт. К Герцену все лезли и к Сибиря-кову лезли; к Шаляпину лезут даже за небольшие рубли, которые он выдает кружкам в виде "сбора с первого спектакля" (в своих турне: я слышал это от социал-демократа, все в этой партии знающего, и очень удивился). Кропоткин не подписывается просто "Кропоткин", "социалист Кр.", "гражданин Кр.", а "князь Кропоткин". Не забывают даже, что Лавров был профессором. Ничего, одним словом, не упускают из чести, из тщеславия: любят сладенькое, как и все "смертные". В то же время так презирая "эполеты" и "чины" старого строя...
Итак, две пластинки: движущая - это черная рать внизу, "нам хочется", и - "мы не сопротивляемся", пассивная, сверху. Верхняя пластинка благочестивые Катилины; "мы великодушно сожжем дом, в котором сами живем и жили наши предки". Черная рать, конечно, вселится в домы этих предков: но как именно это - черная рать, не только по бедности, но и по существу бунта и злобы (два измерения, без третьего), то в "новых домах" она не почувствует никакой радости: а как Никитами Акулина "в обновках"* (из "Власти тьмы"):
" - Ох, гасите свет! Не хочу чаю, убирайте водку!"
Венцом революции, если она удастся, будет великое volo:
- Уснуть.
Самоубийства - эра самоубийств... И тут Кропоткин с астрономией и физикой и с "дружбой Реклю" (тоже тщеславие) очень мало помогут.
_______________________
1 Перводвигатель (лат.).
2 Первые среди равных (лат.).
* * *
Есть дар слушания голосов и дар видения лиц. Ими проникаем в душу человека.
Не всякий умеет слушать человека. Иной слушает слова, понимает их связь и связно на них отвечает. Но он не уловил "подголосков", теней звука "под голосом", - а в них-то, и притом в них одних, говорила душа.
Голос нужно слушать и в чтении. Поэтому не всякий "читающий Пушкина" имеет что-нибудь общее с Пушкиным, а лишь кто вслушивается в голос говорящего Пушкина, угадывая интонацию, какая была у живого. Кто "живого Пушкина не слушает" в перелистываемых страницах, тот как бы все равно и не читает его, а читает кого-то взамен его, уравнительного с ним, "такого же образования и таланта, как он, и писавшего на те же темы", - но не самого его.
Отсюда так чужды и глухи "академические" издания Пушкина, заваленные горою "примечаний", а у Венгерова* - еще аляповатых картин и всякого ученого базара. На Пушкина точно высыпали сор из ящика: и он весь пыльный, сорный, загроможденный. Исчезла - в самом виде и внешней форме издания главная черта его образа и души: изумительная краткость во всем и простота. И конечно, лучшие издания и даже единственные, которые можно держать в руке без отвращения, - старые издания его, на толстоватой бумаге, каждое стихотворение с новой страницы (изд. Жуковского*). Или - отдельные при жизни напечатанные стихотворения. Или - его стихи и драматические отрывки в "Северн. Цветах"*. У меня есть "Борис Годунов" 1831 года и 2 книжки "Северн. Цвет." с Пушкиным; и - издание Жуковского. Лет через 30 эти издания будут цениться как золотые, а мастера будут абсолютно повторять (конечно, без цензурных современных урезок) бумагу, шрифты, расположение произведений, орфографию, формат и переплеты.
В таком издании мы можем достигнуть как бы слушания Пушкина. Недосягание через печать до голоса сделало безразличие того, кто берется "издавать" и "изучать" Пушкина и составлять к нему "комментарии". Нельзя не быть удивленным, до какой степени теперь "издатели классиков" не имеют ничего, связывающего с издаваемыми поэтами или прозаиками. "Им бы издавать Бонч-Бруэвича, а они издают Пушкина". Универсально начитанный "товарищ", в демократической блузе, охватил Пушкина "как он есть", в шинели с бобровым воротником и французской шляпе, и понес, высоко подняв над головой (уважение) - как медведь Татьяну в известном сне*.
И сколько общего у медведя с Татьяной, столько же у теперешних комментаторов с Пушкиным.
К таинственному и трудному делу "издательства" применимо архимедовское
Noli tangere meos circulos1.
1 Не прикасайся к моим кругам* (лат.).
* * *
Душа озябла...
Страшно, когда наступает озноб души.
* * *
Возможно ли, чтобы позитивист заплакал?
Так же странно представить себе, как, что "корова поехала верхом на кирасире".
И это кончает разговоры с ним. Расстаюсь с ним вечным расставанием.
Позитивизм в тайне души своей или точнее в сердцевине своего бездушия:
И пусть бесчувственному телу* Равно повсюду истлевать.
Позитивизм - философский мавзолей над умирающим человечеством.
Не хочу! Не хочу! Презираю, ненавижу, боюсь!!!
* * *
Как увядающие цветы люди.
Осень - и ничего нет. Как страшно это "нет". Как страшна осень.
(на извозчике).
* * *
Тяжелым утюгом гладит человека Б.
И расправляет душевные морщины.
Вот откуда говорят: бойся Бога и не греши.
(на извозчике ночью).
* * *
Велик горб человечества, велик горб человечества, велик горб человечества...
Идет, кряхтит, с голым черепом, с этим огромным горбом за спиною (страдания, терпение) великий древний старик; и кожа на нем почернела, и ноги изранены...
Что же тут молодежь танцует на горбе? "Мы - последние", всё - "мы", всё - "нам". Ну, танцуйте, господа.
(за нумизматикой).
* * *
На "том свете" мы будем немыми. И восторг переполнит наши души.
Восторг всегда нем.
(за набивкой табаку).
* * *
Все жду, когда Григорий Спиридонович* П-в напишет свою автобиографию. Ведь он замечательный человек.
Конечно, Короленко - более его замечательный человек: и напечатал чуть не том своего жизнеописания, - под грациозной вуалью: "История моего современника"*. Но отчего же не написать и Гр. Сп. П-ву? Не один Кутузов имел себе Михайловского-Данилевского*: мог бы иметь и Барклай-де-Толли. Отчего "нашим современникам" не соединить в себе полководца и жизнеописателя, - так сказать, поместить себе за пазуху "Михайловского-Данилевского" и продиктовать ему все слова.
- "Мне Тита Ливия не надо", - говорят "современные" Александры Македонские. "Я довольно хорошо пишу, и опишу сам свой поход в Индию".
* * *
Ряд попиков, кушающих севрюжину. Входит философ: - Ну, что же, господа... т. е. отцы духовные... холодно везде в мире... Озяб... и пришел погреться к вам... Бог с вами: прощаю вашу каменность, извиняю все глупое у вас, закрываю глаза на севрюжину... Все по слабости человеческой, может быть, временной. Фарисеи вы... но сидите-то все-таки "на седалище Моисеевом"*: и нет еще такого седалища в мире, как у вас. Был некто*, кто, обратив внимание на ваше фарисейство, столкнул вас и с вами вместе и самое "седалище"... Я наоборот: ради значения "седалища", которое нечем заменить, закрываю глаза на вас и кладу голову к подножию "седалища"...