молнию. Присвистнул. Поднял голову и посмотрел насмешливо на Юлю.
– Уважаю, – сказал второй и приподнял саквояж, примериваясь прихватить.
– Охренел? – процедил первый.
– Да ладно тебе, не пузырься, – ответил второй, а первый, сплюнув, вышел в
лифтовый холл.
Любовь Матвеевна повернула голову на шум мотора и всмотрелась в другой
конец дачной улицы, отороченной с обеих сторон зеленой подпушкой кустов акации и
шиповника. По освещенной мягким закатным солнышком асфальтированной дорожке
медленно и сторожко пробирался тяжелый джип семейства «мерседес». Было то
самое время суток, когда члены дачного сообщества в сопровождении своих внуков,
собак и кошек совершали ежевечерний променад, и джип, конечно же, должен быть
осторожным, если не хотел отдавить хвост какой-нибудь кудлатой псине или обидеть
бестолковое дитё, переехав передним правым его веселый резвый мяч.
– Соседка ваша прибыла? – спросила Валентина Федоровна с двадцать
второго участка. – И как вы с ней ладите-то, Любовь Матвеевна?
Дамы коротали вечер на лавочке рядом с калиткой, ведущей на садовый
участок Любови Матвеевны и находящейся через три дома от садового участка
Валентины Федоровны, и Любовь Матвеевна как раз делилась с Валентиной
Федоровной рецептом консервированного салата из кабачков, моркови и лука, а
Валентина Федоровна ей говорила, что ах, какой чудный салат, и она себе
непременно закатает на зиму несколько баночек.
– А что в этом такого, Валентина Федоровна? – прикинулась Любовь
Матвеевна.
– Да как же, что такого? Это же не женщина, а асфальтовый каток. Я, к
примеру, ее побаиваюсь. Хотя, вам, может, и привычно, у вас сестра тоже с
характером.
Любовь Матвеевна с лавочки встала и сказала безразличным голосом:
– Вы заходите как-нибудь, Валентина Федоровна.
И пошла неторопливо к калитке. Она не любила, когда намекали на ее
мягкотелость.
Но разве она мягкотела? Просто она не заводится из-за ерунды, а многие
считают это чуть ли не бесхребетностью и даже беспринципностью, что вовсе уж ни в
какие ворота. У Любови Матвеевны железные принципы, но они не имеют никакого
отношения ни к мелочному упрямству, ни к такому же мелочному желанию настоять
на своем.
Хотя перед соседкой она, по правде говоря, тушевалась, а это было
неправильно, в ее-то возрасте. Все же шестьдесят седьмой годок пошел.
И где ж вы, лихие батальоны бабулек конца семидесятых, сидящих, бывало,
плотно, словно горошины в стручке, на скамейках возле подъездов панельных
пятиэтажек и наводящих страх и трепет на жильцов дома от трех до сорока и
старше?..
Давно минувшая идиллия.
Вот сестра ее двоюродная, Нина Петровна, могла бы вписаться в ряды старой
гвардии, но и та не заводилась с Валерией Львовной, хотя скандалить любила
страстно. Правда, сама Нина Петровна не считала себя скандалисткой, поскольку и
вовсе она не скандалит, а высказывает личное мнение, на что имеет полное право.
Поначалу Нина Петровна и на соседку пыталась наехать со своими «мнениями», но
та не дрогнула, зато сама кузина схлопотала от Лерочки в ответ несколько
тяжеловесных плюх и увяла, и с тех пор старательно не замечает недостатки ни в
соседке, ни в соседкином хозяйстве.
Любовь Матвеевна задвинула на калитке скрипучий засов, но тут же
вспомнила про Тугарина, который все еще где-то гонял с дружками.
Тугарин, а по версии внука Константина – Тугрик, мог бы стать для Любови
Матвеевны компаньоном, если бы не был таким непоседливым и несговорчивым,
поэтому временами он был ее головной болью, а временами даже и наказанием, и
лишь в промежутках – компаньоном, но это случалось редко. Внешне Тугарин являл
собой помесь терьера и шнауцера, причем какого именно терьера с каким
шнауцером выяснению не подлежало, однако Любовь Матвеевна была убеждена, что
редкостный собачий нигилизм он унаследовал именно от кичливых высокородных
предков.
Любовь Матвеевна пригрела его еще щеночком и совершенно не подозревала,
какое чудовище вырастет из крошки уже через полгода, ну а потом было поздно. Не
только в том смысле, что мы в ответе за всех, кого приручили, хотя это и так. Но она
прикипела сердцем к тявкающему созданию, не желающему признавать дисциплины
и рвущемуся настоять на своем. Соседи по городской квартире намекали, что
Любовь Матвеевна сама виновата, проявляя мягкость там, где нужно быть
непреклонно твердой, но сначала ей было Тугрика жалко, а потом он уже сел ей на
голову, и проявлять твердость стало бессмысленно. Она к нему все же