Киллер даже улыбнулся от везухи, вознаградившей его за долгое ожидание. Он кошачьи обогнул свою сторону кустов, выходя на позицию для удара. Кеша прекрасно подставил ему спину, примостившись с расстегнутой ширинкой лицом к навесу из ветвей. Ракита выдернул нож и собрался ринуться на цель, как из сумерек негромко, но веско кто-то произнес:
- Брат мой! Не убивай человека.
Ракита замер, к нему обернулся Черч, белея изумленным лицом. Из спустившейся темноты к ним придвинулась ладная фигура длиннобородого Никифора, напрягавшего Кострецова рассуждениями на религиозную тему.
Никифор повторил, обращаясь к убийце:
- Брат, не убий!
Счетчик в голове у Ракиты мгновенно выщелкнул:
"Все равно приходится класть двоих!"
Спецбригадовец катастрофически засветился теперь и жертве, и новому свидетелю. Ракита молниеносно шагнул к Никифору, держа у бедра нож, собираясь сначала воткнуть в этого, а потом прыжком догнать и Черча.
Никифор не тронулся с места, но изможденное его лицо будто бы осветилось, и богомолец проговорил:
- Брат, я давно готов к смерти.
Смотрел на Ракиту этот бородач словно как с иконы. Киллер замялся, и этих секунд хватило, чтобы Черч пришел в себя. Кеша заорал и кинулся опрометью со двора.
Не отводил от Ракиты взгляда Никифор, поднял три перста и осенил себя крестным знамением. Опустил Ракита руку, сжимавшую нож, с трудом перевел дыхание. Никогда он не натыкался на такое препятствие: светлый взор будто бы из инобытия...
Мешая шутку с впервые нахлынувшим на него неведомым страхом, киллер спросил:
- Ты чего все "брат" да "брат"? Из братвы, что ли?
- Я из братьев во Христе.
- Не верующий я. И моли своего Бога, что сегодня я устал. - Ракита сунул нож внутрь куртки, собираясь уходить.
- Ты крещен? - спросил Никифор.
- Да, - почему-то ответил ему Ракита, проклиная себя за все случившееся.
- Значит, мы братья.
В небе россыпью пуль зажглись звезды, темень верхотуры просекло лезвие месяца. Ракита еще раз посмотрел в лицо человека, которого чуть не убил. Потом повернулся и зашагал прочь.
***
Черч, не помня себя, добежал до ОВД. Он ворвался к Кострецову с воплем:
- Сросшийся чуть не зарезал!
Опер выскочил из-за стола. Они вместе с Кешей ринулись к месту происшествия на Потаповский. Черч кричал на ходу:
- Никифор отмазал! Богомольный мужик со Сретенки. Он за веру срок волок. Церковь советскую не признает. И на власть он хер положил. Святость великую имеет! Глянул на Сросшегося и говорит: "Ты чего, братан?" Тот перо и кинул.
- С ножом на тебя киллер пошел? - уточнил Кость.
- Ну да, - задыхаясь на бегу, проговорил Кеша. - За спиной, падла, уж встал, как я из подвала поссать поднялся. А Никифор откуда-то выходит и говорит: "Братан, грех убивать!"
- Давно этот Никифор на Сретенке?
- А с лагерей появился после начала перестройки. Прославился он, когда сретенский храм в Печатниках само церковное начальство за ересь разгоняло. Никифор тут как тут - подошел к главному попу и в рожу ему харкнул.
Когда они вбежали в нужный двор, Никифор не торопясь выходил из него.
- Никифор, а тот штымп где? - крикнул Черч.
Мужик остановился и поинтересовался:
- Вы, ежкин дрын, о чем?
- Да ты что, дядя? - взвыл Кеша. - Я все о том, как завалить меня десять минут назад здесь хотели!
Никифор усмехнулся, глядя на Кострецова, сказал:
- Гражданин начальник, путает чтой-то этот человек.
Капитан понял, что и по этому случаю ничего от него не добьешься. Он кивнул Кеше:
- Ты иди.
Черч, с ужасом оглядевшись, проговорил:
- Куда? Опять на перо?
- Успокойся, - ободрил Кострецов. - Киллера твоего после такого расклада уж на Чистяках нет. Лети туда, где прошлый раз скрывался.
Кеша с беспредельным выражением кошмара на лице подхватился и унесся в темноту.
- Никифор, - сказал опер, - вы за что власть, нашу церковь, наши органы ненавидите? За то, что сидели? Так это вас прежняя власть упекла.
- А чем нонешняя власть, с ее органами, той же церковью красной, лучше старой? - осведомился тот, пошире расставляя кривые ноги.
- Хотя бы тем, что вы можете себе позволить плюнуть в лицо священнику, как это было в храме на Сретенке. Свобода самовыражения, свобода слова, любых политических взглядов и верований.
- Правда ваша. На Сретенке я обновленцу этому, попу Кочеткову, в морду плюнул. Так я б ему и при Советах плюнул.
Кострецов прищурился.
- За такие фокусы и срок отбывали?
- Отбывал я за фокус, что в катакомбниках, в истинно православной подпольной церкви при коммуняках был.
- По какой же статье?
- Все по той же пятьдесят восьмой, гражданин начальничек, пренебрежительно смотрел на милиционера Никифор.
- Именно - по той же, - раздраженно произнес капитан. - Статья эта еще в сталинском ГУЛАГе была знаменита, ее "фашистской" называли, привлекались по ней изменники родины, власовцы и так далее.
- Именно, именно. В пятьдесят восьмой есть и подпункт: за клевету на советскую власть и прочие крючки. Я и "клеветал" на советскую сергианскую церковь заодно с ее властью из видения святого Иоанна Кронштадтского: "На престоле большая звезда и Евангелие со звездою, и свечи горят смоляные трещат как дрова, и чаша стоит, а из чаши сильное зловоние идет, и оттуда всякие гады, скорпионы, пауки выползают. Перед престолом стоит священник в ярко-красной ризе, и по ризе ползают зеленые жабы и пауки, и лицо у него страшное и черное как уголь, глаза красные, и изо рта у него дым идет, и пальцы черные. В этой церкви нельзя принимать миропомазание".
Кострецов, услышав про дым изо рта священника, вспомнил о сигаретном бизнесе патриархии, оживленно заметил:
- Кое-что из этого видения и на современную церковь похоже.
- Обязательно, ежкин дрын. Только вместо звезды у сергиан теперь на престоле знак доллара. Прозорливцы-то давным-давно и наш момент обсказали.
Никифор, заметив интерес капитана, начал цитировать:
"В последнее время мир будет опоясан железом и бумагой... Тогда, хотя имя христианское будет слышаться повсюду и повсюду будут видны храмы и чины церковные, но все это одна видимость, внутри же - отступление... Ходить в те храмы нельзя будет, благодати в них не будет... Истинно благочестивые христиане потерпят гонение от своих лжебратий, лицемерных христиан, многие из которых будут ограничиваться только одной наружностью, одними внешними обрядами... Священство последних веков будет в нравственном падении через две страсти: тщеславие и чревоугодие... Людей будут заставлять ходить в церковь, но мы не должны будем ходить туда ни в коем случае..."