Вышли на кремнистую стежку. Впереди шагал Мамчур, за ним, протягивая в тумане руки, плелся Ильчишин. Он сопел, спотыкался и мечтал о передышке. Метрах в пяти-шести сзади из последних сил тащился Орех. Цепочку замыкал Бегунец.
Час назад Ильчишин связался по рации с разведцентром. Он сообщил заграничному представительству, что находится в пути к краевому проводу «Карпаты», передал информацию о местах, пригодных для высадки десанта. Теперь группа, опасаясь погони, отходила как можно дальше в горы.
— Неужели и тут, в глубине Карпат, нашу станцию могут запеленговать чекисты? — удивлялся Ильчишин.
— К сожалению, могут, — ответил Микола. — Они все могут, друже проводник.
Почти полночи они шли без отдыха.
— Ей-богу, лучше лежать в бункере на гнилой соломе, чем тут мыкаться, — ныл Орех.
— Я тоже не могу больше, ноги болят, — пожаловался эмиссар. — Далеко еще, Микола?
— Колыба[24] вроде и рядом, а если идти, далековато выходит. Сначала доберемся до лощины. Это километров пять с гаком. Спустимся тропинкой вниз. Потом снова в гору, но уже лесом. А за буреломом вскоре будет и колыба.
Дорога становилась все трудней. Группа насилу преодолела безлесную гору, потом другую — крутую, поросшую ровными, как свечки, смереками-пихтами.
— Ну-ка, друзья, — подгонял Мамчур спутников. — Скоро уж будет светать.
Из последних сил Ильчишин лез вверх, кряхтел, проклинал Карпатские хребты, которые, казалось, поднимались к самому небу. Ореху свело ногу, и он принялся растирать ее обеими руками.
— Ты видишь, что сталось со мной? — укорял он Бегунца. — Помоги немного, возьми хоть рацию.
Хлопец помог радисту добраться до травянистого лужка, где начинались заросли пихты. Неудержимая волна острого хвойного запаха мешалась с легчайшим запахом какого-то зелья. Путешественники упали в траву.
— Ты хочешь замордовать нас, — ныл Ильчишин, исподлобья поглядывая на Миколу. — Видишь, я как разбитый горшок.
Уже светало, когда группа дошла до бурелома.
— Слышите? Где-то запел петух, — насторожился Ильчишин. — Может, недалеко село?
Мамчур засмеялся:
— Село может попасться через двадцать пять — тридцать километров.
— Откуда же взяться тогда петуху? Почудилось, что ли?
— Это там, на полонине. — И Микола махнул за гнилые стволы голых пихт без коры и хвои, которые казались скелетами на лесном кладбище. — Ждите здесь, я сейчас…
Минут через десять Мамчур вернулся.
— Все спокойно. Пошли в колыбу.
Вдоль стен из нетесаных бревен, прокуренных дымом костра, тянулись широкие лавки, похожие на нары. Пахло травами, ельником. Люди повалились, как подкошенные, на душистое сено и с любопытством осматривали колыбу. Мамчур подтащил к дверям несколько сухих поленьев, которые были приготовлены для растопки, и, став на них, потянулся к полкам. Харчей там не оказалось. Пришлось развязывать торбу. Вынул кусок хлеба, немного сала, луковицу и два комка брынзы.
— И все? — удивился Ильчишин.
— Хоть на один зуб попадет, а завтра связной принесет и хлеба, и к хлебу. Главное, тут как у Христа за пазухой. Только надо выставить часового.
— Пускай первым идет Бегунец, — предложил эмиссар. — Орех вон еле дышит. Бери, друже, свои пожитки и давай на вахту. Микола, покажи хлопцу, где лучше стать, а мы тут подремлем.
Оставив Бегунца возле входа, Мамчур отправился к обрыву, где был тайник для переписки. Там он нашел записку от Кротенко:
«Ждем на месте. Завтра пришлем «связного». Чем больше проголодаются, тем охотнее пойдут ужинать. От плана не отступайте. Шпионов будем брать отдельно. Эмиссаром займемся мы с вами, радиста свяжет Бегунец вместе с крестьянами. Желаю успеха».
Когда Микола вернулся, Ильчишин еще не спал.
— Скажи, друже, много мы прошагали за эту ночь? — спросил резидент.
— Километров сорок с гаком.
— А сколько в том гаке? Десять, пятнадцать километров? Ты уж привык, поэтому шутишь, а я никогда в жизни не совершал таких маршей. Все болит. Даже не знаю, как смогу двигаться дальше. Там, за границей, жилось легче. Да, Карпаты — это не мюнхенские трамваи! Долго еще придется топать волчьими стежками?
— Уже недалеко: километров двадцать с гаком.
— Выходит, половина вчерашней дороги? Знаешь, не так пугают меня эти двадцать километров, как твои гаки.
— Ничего, как следует пообедаем, и путь окажется не таким трудным.