Расположенная в болотистой местности среди соснового и елового леса, с расстояния Ставка не производила особого впечатления. Посетителям приходилось преодолевать несколько зон безопасности и контрольно-пропускных пунктов, прежде чем подъехать к нервному сплетению Ставки, именовавшемуся Ограниченной зоной–1 (Sperrkreis-1), где располагались бункер Гитлера, а также жилые помещения его адъютантов. Доступ в нее в отличие от других участков Ставки ограничивался минимальным количеством доверенных лиц – сюда пускали лишь немногих избранных.
Отъехав от аэродрома, машина, на которой ехал Скорцени, приблизилась к первому бетонному заграждению. Караульный офицер попросил гостя предъявить удостоверение личности и специальный пропуск, выданный ему на аэродроме. Скорцени расписался в журнале посетителей, шлагбаум приподнялся, и автомобиль проехал дальше. Дорога сделалась существенно уже и в нескольких местах пересекла узкоколейную железнодорожную линию. Когда мерседес подъехал ко второму КПП, Скорцени предъявил документы другому караулу. Сделав телефонный звонок, офицер спросил у прибывшего, кто его прислал. Скорцени ответил, что не знает.
Чуть позже караульный сообщил Скорцени, любопытство которого усилилось еще больше, что его пригласил германский Генеральный штаб. «Чего же, черт побери, хочет от меня Ставка?», – сказал он про себя. Преодолев последние несколько метров, мерседес проехал через ворота и оказался на территории Ограниченной зоны–1. Для Скорцени это было святая святых германского рейха.
С первого взгляда это место напоминало старый парк, правда, окруженный высокой оградой из колючей проволоки. Небольшие здания и коттеджи были довольно хаотично разбросаны по всей территории и соединялись лишь извилистыми, обсаженными деревьями тропинками. Он заметил зеленый ковер травы с тонкими стволами молодых деревьев на крышах. (Это была работа одной компании из Штутгарта, занимавшейся садовыми ландшафтами, которая замаскировала крыши зданий искусственным мхом и деревцами.)
Натянутые на деревья камуфляжные сетки обеспечивали полог, закрывавший солнечный свет и усиливавший первобытный мрак. («Те, кто прибывал из открытых солнечных пространств в мрачный лес Восточной Пруссии, находили здешнюю обстановку депрессивной», – вспоминал переводчик Гитлера Пауль Шмидт. Это место «напоминало мне сказку о злобных ведьмах». Шмидт, с. 239). Камуфляжные экраны на крышах домов должны были сделать это место невидимым для вражеских бомбардировщиков. Несколько десятков зенитных орудий и ряд наземных блиндажей с многометровой толщины стенами были призваны защитить Гитлера и его штаб от авиационных налетов.
Было уже почти темно, когда мерседес подъехал к Чайному домику, одноэтажному строению, которое состояло из двух флигелей, соединенных крытым переходом. Скорцени проводили в приемную комнату правого флигеля, где события вскоре приняли неожиданный оборот.
Отто Гюнше, офицер из числа охраны «Волчьего логова», вошел в комнату и сообщил Скорцени и другим офицерам поразительное известие. «Господа, – произнес он. – Сейчас я проведу вас к фюреру». Шесть офицеров с трудом могли поверить, что их приглашают на встречу с самим Адольфом Гитлером.
Сначала Скорцени решил, что ослышался. «Затем у меня от страха едва не подкосились колени, – вспоминал он, пытаясь скрыть свой страх. – Через несколько секунд мне впервые в жизни представится возможность увидеть Адольфа Гитлера, фюрера Великой Германии, Верховного главнокомандующего рейха. Вот это сюрприз!»
До этого Скорцени видел Гитлера дважды, причем издалека. Первый раз в Берлине в 1936 году, во время Олимпийских игр, когда Джесси Джеймс одержал победу над расовой теорией фюрера, завоевав четыре золотые медали. Два года спустя, уцепившись за строительные леса вместе с несколькими рабочими, Скорцени наблюдал за триумфальным въездом Гитлера в Вену после аншлюса, присоединения Австрии к Германии. Подобно многим другим австрийцам Скорцени был рад этому бескровному политическому решению.
Адъютант Гитлера Гюнше вывел шестерых офицеров из Чайного домика и проводил до соседнего деревянного коттеджа, где Скорцени и его спутники оказались в такой же комнате, как и прежняя. Гюнше открыл дверь, и гости вошли в большую комнату. Скорцени запомнил ее обстановку во всех подробностях. «На стене я заметил небольшую картину в серебряной рамке – это была дюреровская “Фиалка”. Забавно, что эта скромная подробность крепко врезалась мне в память, в то время как более значимые эпизоды быстро забылись. На правой стене окна были завешены простыми, яркой расцветки шторами. Здесь же стоял массивный стол, заваленный топографическими картами. Слева находился камин, напротив него – круглый стол и 4–5 легких стульев. Мой взгляд упал на письменный стол, стоявший под углом по отношению к окну, на котором лежало параллельно друг другу много цветных карандашей. Так, значит, именно здесь принимаются судьбоносные для Германии решения!»
Открылась левая дверь, и в комнату вошел Гитлер. Шестеро гостей застыли на месте. Фюрер был в простом полевом мундире, в белой рубашке с черным галстуком. На груди слева Железный крест 1-й степени, а также черная нашивка за ранение. Он поприветствовал прибывших своим традиционным жестом, хорошо известным по многочисленным фотографиям и кадрам кинохроники.
Гюнше представил офицеров, каждый из которых коротко рассказал о своей военной карьере. Будучи младшим по званию, Скорцени стоял в шеренге крайним справа. Хотя причина его вызова в Ставку все еще оставалась неясной, он более всего желал в эти мгновения произвести на Гитлера самое благоприятное впечатление.
Затем настал черед Скорцени оказаться лицом к лицу с Адольфом Гитлером. Серо-голубые глаза фюрера, полные дьявольской энергии, казалось, видели Скорцени насквозь. Посмотрев на гиганта австрийца, фюрер не мог не заметить на левой щеке Скорцени длинный шрам, след дуэли.
Сделав шаг назад, Гитлер окинул взглядом присутствующих.
Затем поинтересовался, кто из них знаком с Италией.
Утвердительно ответил один лишь Скорцени.
«До войны я дважды бывал там, – ответил он. – Я на мотоцикле доехал до самого Неаполя».
Гитлер ничего не сказал на это. Вместо этого он задал новый вопрос всем шестерым:
– Что вы знаете об Италии?
Возникла пауза. Вопрос вызвал удивление, поскольку эта страна являлась военным союзником Германии, это общеизвестно. Один за другим офицеры начали произносить фразы-клише, разработанные пропагандистской машиной Третьего рейха: партнер по коалиции стран «оси», идеологической союзник и так далее и тому подобное. Скорцени решил пойти ва-банк. Связь вопросов Гитлера и загадочные, непонятные события в Италии побудили его дать ответ, отличный от ответов других офицеров. Действительно, что ему терять?
«Я австриец, мой фюрер», – произнес он. После поражения в Первой мировой войне Австрии пришлось отдать внушительную часть своей территории Италии. В Южном Тироле (или Альто Адидже, как называли его итальянцы) проживали примерно 200 тысяч австрийцев, говоривших по-немецки.
Гитлер смерил его долгим взглядом, но снова ничего не сказал.
«Добавлять к этой фразе нет особой необходимости, каждый австриец как личную потерю воспринимал потерю Южного Тироля – самого красивого уголка на земле», – вспоминал впоследствии Скорцени. Он знал, что Гитлер – по происхождению австриец и азартный игрок в том, что касалось политики и войны.
Снова смерив присутствующих внимательным взглядом, Гитлер сказал:
«Вы свободны, господа, а вас, гауптштурмфюрер Скорцени, я попрошу задержаться».
Гитлер и его гость остались одни. Импровизация Скорцени неожиданно увенчалась успехом. Поскольку диктатор ничего конкретного во время коллективной беседы не высказал, гауптштурмфюрер по-прежнему точно не знал, что от него требуется. Кстати, Скорцени с высоты своего немалого роста отметил про себя, что фюрер слегка сутулится.
«У меня имеется для вас особое задание огромной важности. Муссолини, мой личный друг и наш верный товарищ по оружию, вчера стал жертвой предательства со стороны итальянского короля и был арестован своими же соотечественниками. Я не могу оставить в беде великого сына Италии. Дуче для меня – воплощение величия Древнего Рима. Новое итальянское правительство предало нас. Я сохраню верность моему старому союзнику и моему верному другу. Дуче необходимо спасти, иначе его передадут в руки англоамериканцев». Из сказанного следовало, что после устранения Муссолини новое итальянское правительство (режим Бадольо) может перейти на сторону врага.