Пока отец рассказывал, сыновья вставали один за другим, потому что понимали намерение отца, и только Омар остался сидеть перед ним. Стрекотание цикад, доносившееся с берега канала, нарушалось только отголосками музыки из парка «Мена Хаус». Огни мерцали перед дверями караван-сарая, то там, то тут можно было расслышать смех, затерянный в теплой ночи.
— Ты знаешь продолжение истории? — прервал Мусса долгое молчание.
Омар покачал головой.
Тогда Мусса продолжил рассказ для одного Омара. Он рассказал о том, как Иосиф стал управляющим, о преследованиях жены Потифара, приговоре на основе ложного обвинения и успехе Иосифа в качестве толкователя снов фараона, сделавшего его своим поверенным. Мусса рассказывал о мужестве Иосифа, когда его голодные братья пришли к нему просить зерно, и тот им простил.
Когда Мусса закончил свой рассказ, уже стемнело, но Омар был бодр, потому что начал понимать, почему отец рассказал именно эту суру. Он, Омар, был чужим, тем, кого никогда не признают его сводные братья. Но не эта ли сура рассказывала также и о том, что отвергнутые способны на великие дела? В своих мечтах мальчик видел себя советником султана, носящим европейскую одежду и ездящим гулять в черной карете, и в ту ночь Омар решил последовать примеру Иосифа.
Но Омар был погонщиком верблюдов, возившим иностранцев от отеля к пирамидам за пару пиастров, и носил длинные одежды вместо желанного костюма: братья звали его Омар Эфенди, что соответствовало обращению к уважаемому человеку, по отношению же к нему, подростку, звучало издевательски.
В мире был только один человек, которому Омар доверял, звали его Хасан, и был он инвалидом — микассой, какие тысячами населяют Каир. Хасан был стар, очень стар, он сам не знал собственного возраста, не знал, где и когда был рожден, и у него не было ног. К его коленям были прикреплены обрезки автомобильных шин. Так он и передвигался, толкая перед собой ящичек, украшенный осколками зеркал и обрывками бус, с помощью которого зарабатывал на жизнь. Хасан был чистильщиком обуви, его деревянный ящичек служил подставкой для ног клиентов, а в нем хранились кремы и щетки для обуви. Так, каждый день его можно было увидеть перед «Мена Хаус» предлагающим свои услуги входящим и выходящим: он бил щеткой по своему ящику и выкрикивал единственное известное ему английское слово: «Polishing, polishing! — Чистка обуви!»
Хасан видел жизнь на уровне обуви: для микассы человек кончается у талии, то, что выше, оказывалось за пределами его зрительного восприятия. Хасан мог восхищаться браслетами женщин, а ноги француженки в туфлях на высоких каблуках возбуждали его воображение.
Он привык смотреть на людей снизу вверх, и это не оскорбляло его. Ему также не мешало выказываемое неуважение, когда люди в его присутствии обсуждали вещи, не предназначенные для посторонних ушей. Хасан был «ничем» и поэтому знал больше остальных.
Он знал большинство гостей отеля по именам, знал о причине их пребывания, а тех, кому он хоть раз чистил обувь, он легко мог отнести к определенному социальному классу. Потому что, по утверждению Хасана: «Человека выдает его обувь!»
По его мнению, новая обувь не многого стоила. Только выскочки постоянно носят новую обувь, хороший человек бережет свою обувь и носит ее с уважением, и это видно по обуви. Обувь всегда должна выглядеть так, будто ее носил еще ваш отец на собственной свадьбе, — так хорошо сохранившейся; прежде всего это свидетельствует о том, что ее хозяин не обременен ни грязной работой, ни долгой ходьбой. При этом Хасан обычно останавливал взгляд на своих стершихся шинах, а Омар — на своих босых ногах.
В доме инвалидов в Айн эль-Сира Хасан научился чтению и письму, и когда хватало времени, старик обучал мальчика, вычерчивая слова Корана палкой на земле перед зданием отеля. Когда Омару исполнилось десять лет, он уже мог написать и прочесть первую суру, начинавшуюся словами: al-hamdu lillahi rabbi l-alamima r-rahmani r-rahimi — Хвала Аллаху, Господину миров, Милостивому, Милосердному.
Омар мечтал пойти в школу, что старый Мусса ему строго-настрого запретил. Сам он в школу не ходил, а ведь многого добился в жизни, сделал такое состояние, что смог себе позволить воспитать чужого ребенка по имени Омар Эфенди.
Омара задели слова отца, и он, плача, побежал к Хасану, который занимался перед отелем своим «polishing». Закончив трудиться над туфлями хорошенькой англичанки, он заметил Омара и помахал ему, стуча одновременно щеткой по ящику и выкрикивая: «Чистка обуви! Один пиастр!»