XXXVI
В коридоре гарнизонной тюрьмы слышались шаги и довольно громкие звуки разговора; загремели наружные засовы на двери моей камеры. На пороге, бесцеремонно отпихнув в сторону караульного, появился здоровенных размеров жлоб в сером пиджаке и джинсах, с лицом вышибалы из подпольного казино и коротко стриженым ежиком волос на голове.
— Соболь? — обратился ко мне жлоб, — Илья Соболь?
Как много незнакомых людей знают сегодня мое имя, а мне это почему-то совсем не льстит... Я еле удержался от того, чтобы высказать это замечание вслух. Сердце бешено стучало, в горле пересохло.
— Да, командир, — петушиным голосом воспитанника курсов молодого бойца отозвался я, не вставая с койки.
— Идем, — сказал жлоб тоном человека, не любящего и не умеющего говорить много. Не услышав в его интонации даже отдаленного намека на предоставляемый мне выбор, я поднялся и направился к выходу из камеры... Ноги мои были ватные, в голове гудело.
— Но нужно заполнить бумаги, — жалобно закудахтал из-за его спины один из охранников, щуплый прапор военной полиции. Видимо, дежурный по этажу, в ведении которого находилась моя свобода, ружье, армейский ремень, часы и удостоверение личности.
— Жопу можно подтереть и незаполненными бумагами, — назидательно произнес жлоб и засмеялся, не удержавшись, собственной тонкой остроте. — Просто вернете ему все, что забрали, и чтобы никаких отметок о посещении Соболя в вашей гостевой книге не осталось.
Поймав недоуменный взгляд тюремщика, жлоб повернулся к нему и, нависая над щуплой подростковой фигуркой, спросил глухо:
— А что, бывал у вас тут заключенным рядовой Илья Соболь, личный номер 47-09964?
— Никак нет, командир! — молодцевато ответил тот, сообразив, какого ответа ожидает от него посетитель.
— Вольно, — с неотразимой ухмылкой отозвался жлоб, неожиданно оказавшийся в офицерском звании, судя по обращению к нему прапорщика. — Хватит терять время, идем.
Я вышел в коридор, прапор запер за мной дверь, и наша странная процессия направилась к проходной. Там мне вернули отобранные вещи, торжественно уничтожили простыню, в которой я незадолго до этого расписывался, и вслед за своим новым спутником я вышел на двор базы Шнеллер. Прямо у дверей гарнизонной тюрьмы нас дожидалась новенькая машина — 505-е "пежо" белого цвета с гражданскими номерами. "Разведка", подумал Штирлиц.
Жлоб уселся за руль и пригласил меня располагаться на переднем сидении.
— Куда едем? — вальяжно поинтересовался я, пристегивая ремень.
— Не надо пристегиваться, мало ли что, — сказал он, — дорожная полиция нас не оштрафует.
Мы выехали из ворот "Шнеллера" на улицу Царей Израиля и покатили в сторону телевидения.
— Опять в Тель-Авив? — спросил я.
— Нет, ты уже сегодня достаточно по Тель-Авиву накатался, — сказал мой спутник. — Кстати, меня зовут Рафи, — он протянул мне здоровенную свою лапищу с толстыми, как сардельки, пальцами. Я пожал ее, искренне надеясь, что драться с этим человеком мне сегодня не придется.
— Классно ты смотал от наших людей там, в Тель-Авиве, — заметил Рафи, выезжая на улицу пророка Иеремии, по которой мы направились в сторону Французского холма. — Конечно, если б ты воздержался от этой самодеятельности, мог бы избежать поездки в Шнеллер.
— Поди знай, — откликнулся я, — ведь я даже не в курсе до сих пор, кто ваши люди, а кто не ваши. И, главное, чего вы все от меня хотите...
— Неужели не догадываешься? — Рафи посмотрел на меня с любопытством. Куда меньше его интереса заслужил оказавшийся на пути светофор, через который мы проскочили на красный свет, вспугнув стайку хасидов на пешеходной "зебре".
— Сыграем в загадки, что ли? Горячо-холодно?
— А ты не любишь играть в загадки? — спросил Рафи почти разочарованно.
— Еще совсем недавно мне казалось, что люблю, — сказал я, — но теперь я уже совершенно в этом не уверен.
На перекрестке Митла, возле школы Рене Кассена, где минувшим летом террористы взорвали городской автобус, мы свернули направо. Я подумал, что направление нашего движения становится вполне очевидным. Не в Еврейский же университет меня везут, в самом деле!
— Ну все-таки, — не отставал Рафи, — как ты думаешь, кто мы, а кто они?
— Я думаю, что они — это БАМАД, — уступил я неохотно, — а вы — это ЯМ, специальный отдел. И ты, наверное, везешь меня к человеку, имя которого начинается на букву "Б". Барух какой-нибудь или Бенцион... А сидит этот человек почему-то в здании Центрального штаба полиции в Шейх-Джаррахе. Хотя я думал, что ваша штаб-квартира должна быть в каком-нибудь более партикулярном месте, типа здания "Клаль" или Дизенгоф-центра...
— Человека зовут Биньямин, — откликнулся Рафи, слушавший меня с таким пристальным вниманием, что за время моей короткой речи он успел проскочить на красный свет уже два светофора и сейчас пересекал на желтый скоростное "шоссе номер один", — и конторы у нас в самом деле находятся именно там, где ты сказал. Но береженого Бог бережет, так что пока тебя будет безопаснее доставить в Шейх-Джаррах. Там люди Джибли хотя бы стрелять не начнут.
— Люди Джибли?
— БАМАД. Ты никогда не слышал о Джибли?
— Нет, ведь его имя засекречено...
— Три паренька сели в тюрьму прошлым летом за то, что опубликовали это имя в Интернете. Я думал, что ты читал эту почту...
— А да, действительно, был такой эпизод. Но я не читал: с моего почтового сервера это послание быстро удалили.
Рафи хмыкнул. Остаток пути до главного корпуса штаба полиции мы преодолели в молчании.
XXXVII
Биньямин оказался красивым мужчиной лет шестидесяти, с крупными чертами лица и волнистой, совершенно седой шевелюрой. Эдакий израильский Ричард Гир предпенсионного возраста... В его довольно тесном кабинете на пятом этаже генерального штаба под потолком горела тусклая неоновая лампа. Другая, настольная, освещала завал бумаг, факсов и бланков, покрывающих всю немалую поверхность дубового начальственного стола. На одном из бланков я заметил армейский гриф "несекретно" — таким маркируют обычно конверты с повестками резервистам и другую продукцию военной бюрократии. Ближайший ко мне факс — с темным пятном, образовавшимся явно от соседства с настольной лампой, начинался эмблемой Израильской ассоциации компьютерных пользователей. Когда-то и я получал факсы с такой же шапкой, заплатив этой конторе сто шекелей с матвеевской подачи... Окно во всю стену, с высоко закатанными жалюзи, открывало панораму Еврейского университета, с многоступенчатыми сотами общежитий и каменистым склоном горы Скопус, сходящей в направлении Ореховой впадины. Пейзаж был почему-то подкрашен в неестественно желтый цвет; я не сразу сообразил, что его добавляет примесь амальгамы в оконном стекле. Снаружи это окно должно выглядеть зеркальным. На двери кабинета, куда провел меня Рафи, я не заметил никакой таблички.
— Садись, Соболь, — сказал Биньямин, жестом указывая на единственный в комнате стул — металлический, обтянутый дешевым дерматином, как в университетской столовой. Я опустился на мягкое сиденье, и мне сразу захотелось спать. Похоже, он это заметил.
— Сейчас нам сделают хороший арабский кофе с кардамоном, — сказал Биньямин с интонацией настолько отеческой, что мне она показалась просто фальшивой. — Могу себе представить, как ты сегодня устал.
— Не можете, — вяло ответил я. — Я и сам не могу себе этого представить.