Двадцать-таких-сяких-пять километров в час…
Возле указателя с надписью «Миссия и больница Мери-Маунт» мы увидели трясущийся по дороге местный автобус, и эта картина напомнила мне английскую провинцию субботним утром. Затем после долгой езды добрались до Ньямахобоко, где почему-то сразу три африканские лавчонки, крытые рифленым железом, с цементными ступеньками, выстроились в ряд под солнцем посреди буша. На одной — большая реклама кока-колы, на другой — такая же реклама хабли-бабли, у третьей — поперек стены огромный красно-белый плакат: «Кончил дело — закури сигарету „Лайф“». Перед магазинами прогуливались куры; сидевшие на солнышке африканцы воззрились на нас. Мы остановились, чтобы подождать грузовики, и я зашел в лавку с рекламой хабли-бабли, принадлежащую, как гласила вывеска, некому С. Н. Зичаво. Меня встретил запах сахара, ситца, муки, веревок, лемехов и пота.
— Дайте-ка нам хабли-бабли, — попросил я.
Мистер С. Н. Зичаво виновато улыбнулся.
— Хабли-бабли нет, только кока-кола.
— Что? Нет пепси-колы?!
— Нет, сэр.
— Но ведь на рекламе написано: «Пейте хабли-бабли, пейте на здоровье». А кока-кола — в соседней лавке.
— Так точно, сэр.
— Или в Ньямахобоко такой спрос на пепси-колу, что все разобрали?
— Так точно, сэр, — улыбнулся мистер С. Н. Зичаво.
— Тогда уж сняли бы рекламу, — предложил я. — Только сбиваете с толку проезжих. А пиво есть?
— Есть, сэр! — просиял мистер С. Н. Зичаво. — Какое угодно — «Лайон» или «Касл»?
— Только не мне, — вмешался Невин. — Я при исполнении.
— Ладно, — сказал я. — Бутылку «Лайон» мне и бутылку кока-колы Управлению национальных парков и охраны дикой фауны.
Солнце склонилось к горизонту, когда мы въехали в Маунт-Дарвин. Есть в Родезии городок под названием Энкелдоорн, что можно перевести как «сплошные колючки», давший повод для следующей шутки: дескать, объявлен всеродезийский конкурс, победитель которого награждается недельной путевкой в Энкелдоорн, номер два — двухнедельной путевкой и так далее. Так вот, на место Энкел-доорна следовало бы поставить Маунт-Дарвин, да только этот городишко до того захудалый, что даже шутки не удостоился.
Мы остановились у бензоколонки, вскоре приползли и наши грузовики. Пока они заправлялись, я влез на клетки, чтобы посмотреть на носорогов. Наши узники лежали, испуганные и присмиревшие, беспокойно поводя ушами. Даже мое появление не заставило их подняться и вызвать меня на дуэль или хотя бы взглянуть на меня. Барбара тоже лежала смирнехонько; на нее было страшно смотреть — морда в крови, и все кругом перепачкано кровью. Я с тревогой спрашивал себя, каково-то ей придется в Гона-ре-Жоу безоружной. Правда, второй рог уцелел, но он был совсем короткий и помещался ближе ко лбу — не очень-то повоюешь, не говоря уже о том, что пройдет какое-то время, прежде чем она приспособится им действовать. Заметят ли львы, что она лишилась своего главного оружия? Скорее всего, заметят и скорее всего все равно не станут связываться. Придется ей изменить свои повадки, перестать бросаться на всех и каждого, покуда снова не отрастет передний рог.
Грустно было смотреть на детеныша. Теперь, при выключенном моторе, он опять чуял мать в соседней клетке и взывал к ней, и она отвечала. Но оба продолжали лежать. Я спросил водителей, как себя вели пассажиры; они ответили, что сперва брыкались и ревели, потом легли на пол. Может быть, их укачало? Африканцы толпой окружили грузовики, издавая восхищенные возгласы.
В гараже при бензоколонке мы смыли пыль с лиц и рук. Потом остановились у лавочки, чтобы запасти для меня пива на весь долгий ночной переход. Пиво было холодное — первое за много дней холодное пиво, и я завернул его в газеты. Наступил вечер, и я подумал, что носороги, наверно, томятся жаждой, ведь на закате они идут на водопой. А напоить их в клетках невозможно, мы уже пробовали: они бросались на ведра и расплющивали их. Придется им терпеть до самого Гона-ре-Жоу.
Глава двадцать шестая
По хорошей дороге, что вела на Биндуру, грузовики развили непривычно высокую после долгого передвижения ползком скорость — до шестидесяти с лишним километров в час. С началом заката суровые желто-бурые краски ландшафта сменились серо-лиловыми, а горизонт занялся огромным молчаливым багрово-оранжево-желтым пламенем, потом буш окутала темнота, и только запад еще оставался багровым. Лучшее время дня в Африке… Я откупорил первую после Ньямахобоко бутылку пива, первую, за много-много дней, холодную бутылку.
— Может, угостить рабочих? — спросил я.
— Лучше не надо, — откликнулся молодой Невнн.
Сразу за Биндурой пошел гудрон. Часы показывали без пяти шесть, пора докладывать по радио в управление, как идут наши дела. Мы свернули на обочину и остановились. Мимо с ревом проехали наши грузовики; мы помахали, и водители помахали в ответ. Катящие в сторону Гона-ре-Жоу клетки с носорогами отлично смотрелись на фоне заката. Мы включили рацию и стали ждать, когда будет ровно шесть, и я откупорил еще бутылку пива, и Невин позволил себе сделать глоток — для дезинфекции, и в динамике было слышно, как люди из отрядов по борьбе с мухой цеце докладывают в свой отдел итоги прошедшего дня. Жуткие итоги… Охотникам службы по борьбе с мухой цеце вменено в обязанность очищать от дичи две широкие полосы, пересекающие Южную Родезию; одна полоса, длиной около тысячи километров, — на севере, на верхней части уступа реки Замбези, другая, длиной около двухсот километров, — на юго-востоке. Это в общей сложности пятьдесят семь тысяч квадратных километров, которые охотникам надлежит очищать от дичи: убивать, убивать, убивать подряд всех копытных, убивать, чтобы уморить голодом проклятую муху цеце, заражающую человека смертельной сонной болезнью, а домашних животных болезнью нагана; муху цеце, переносчицу трипаносом, простейших организмов класса жгутиковых, проникновение которых в кровь человека вызывает высокую температуру, потом сонливость, потом долгое угасание и, наконец, смерть. Трипаносомы паразитируют в крови диких животных, мухи сосут эту кровь, потом садятся на домашний скот и на человека и вводят в их кровь паразитов. Сонная болезнь ужасна, борьба с ней тоже ужасна. Истреблять животных, чтобы уморить голодом муху… Далеко-далеко за черно-багровым горизонтом охотники на отведенном им участке буша сидели в своих «лендроверах» и поочередно докладывали об итогах.
— Номер четыре тысячи семьсот пятьдесят семь, взрослый бородавочник, самец.
— Понял, — отвечали из отдела.
— Номер четыре тысячи семьсот пятьдесят восемь взрослая антилопа куду, самка.
— Понял.
Ежегодно в названных полосах отстреливают огромное количество копытных. В распоряжении старшего егеря двадцать пять охотников-африканцев, которые каждый день на рассвете выходят из базового лагеря и каждый вечер возвращаются с отчетом, сколько и каких животных убито, и каждый вечер старший егерь докладывает по радио об итогах в свой отдел. Я понимаю, это необходимо. Единственный способ преградить путь мухе цеце — это морить ее голодом, этакая политика «выжженной земли», проводимая всеми африканскими странами. Без таких кордонов цеце распространится по всей стране, убивая на своем пути людей и домашний осот. Не будет кордонов — африканцы останутся без скота, вся экономика рухнет. Специалисты говорят, что другого выхода нет, и почему бы мне им не верить. Но все равно эти реляции производили удручающее впечатление.
Поздно вечером мы проехали через Солсбери, сделав остановку, чтобы заправиться горючим и купить себе и водителям рыбы с жареной картошкой, галет и шоколада, носороги по-прежнему лежали в своих клетках, и вид у них был довольно жалкий, и детеныш звал свою родительницу. У бензоколонки один полицейский спросил: