Вот тогда-то «мастер тонких и обходных маневров» прибег к своему излюбленному методу — он постарался найти среди местных жителей провокаторов, которые за хорошую плату плюс угрозы помогли бы полковнику Качке разгромить этого «товарища П.».
Господин полковник прежде всего остановил свое внимание на Акселе Рихтере, горбатом «холодном» сапожнике, но эта фигура не годилась для «тонких маневров» среди партизан; тогда Курт Амедей фон Качке перевел свой бегающий взгляд на Сергея Кирьякова — Кирьяка, как он его именовал.
Это был молодой парень, не старше 22 лет, до войны работавший телеграфистом на суховском вокзале.
Кирьяк показался господину Качке наиболее приемлемым потому, что тот был, несомненно, человеком беспринципным, карьеристом и стяжателем; по донесению своей разведки, господин полковник знал, что отец Кирьяка до 1918 года владел сыроваренным заводом и в том же году был расстрелян красными за связь с немецкими интервентами на Украине. Тем не менее сын, карьеры и стяжательства ради, записался в комсомол, скрыв свое неблаговидное прошлое.
Такой человек мог оказаться прекрасным помощником господина фон Качке в его неустанной борьбе с этим загадочным «товарищем П.».
— Превосходный экземпляр, — пробормотал полковник, ознакомившись с донесением разведки. — Доставить ко мне этого Кирьяка!..
Так Сергей Кирьяков, телеграфист станции Сухов, оказавшийся ярым и непоколебимым сторонником немцев, ненавидящий советскую власть за расправу над отцом, отдал себя в полное распоряжение начальника гарнизона. За это тот посулил ему крупное вознаграждение, но Кирьяков наотрез отказался.
— Я помогаю вам во имя идеи, герр Качке, — заявил он. — Никакое золото не воскресит мне моего отца и никакая истинная идея не оплачивается золотом.
«О, эта славянская душа», — с легким оттенком презрения подумал Качке, а вслух произнес:
— Это есть хорошо, очень хорошо, герр Кирьяк… Зеер гут… Мы будем находить возможность отметить ваше усердие другим, более тонким способом… Сейчас мы не будем затрагивать… как это?.. — вашей меркантильности. Нихт вар?[1]
Вскоре Кирьяков был снова вызван к Качке. Он получил задание установить местонахождение отряда «этого неизвестного товарища П.», чтобы затем господин Качке смог бы с ним разделаться— нихт вар? — самым решительным образом.
Кирьяк с горящими глазами заявил, что он этого только и ждал, и отправился на выполнение задания.
Вскоре полковник получил срочную радиограмму от Кирьяка и двинул в район квадратов «Луна-6» — «Юпитер-4» батальон пехоты при трех орудиях и одном среднем танке.
Как случилось, что батальон попал в засаду и почти полностью был истреблен, объяснить трудно. Кирьяк утверждал, что всему виной — болтливый командир батальона капитан Дитмар, который на каждом шагу распространялся о своей карательной экспедиции, похваляясь, что притащит на аркане эту «ночную сову П.» и повесит ее на фонарном столбе.
Повидимому, это и было причиной неудачи батальона. Допросить капитана Дитмара было невозможно — он погиб вместе со своим батальоном. Правда, солдаты, оставшиеся в живых, подтвердили, что их капитан, действительно, открыто хвастался разгромить партизан, и полковнику фон Качке пришлось удовлетвориться этим объяснением. Но он поклялся, что даст Кирьяку новое опасное задание, чтобы тот исправил свою неудачу по разгрому партизанского отряда. У Курта Амедея фон Качке хватка была бульдожья: он не отступал, пока дело не завершалось в его пользу.
Об этой хватке знал и командир отряда Птицын. Курт Амедей фон Качке в состоянии был погубить десять батальонов, но добиться своего.
— Он упрям, как сотня буйволов, Федор Никитич, — сказал Птицын, не переставая прислушиваться к стуку ключа рации. — И нам надо быть осторожными… У нас нет еще таких сил, чтобы противостоять вражьему натиску… Иной раз по тактическим соображениям не худо сделать шаг назад, чтобы потом сразу двинуться на несколько шагов вперед.
Комиссар Чернопятов кивнул головой и хотел было добавить, что сейчас сделать это невозможно по причине скорого прибытия «товарища Степного» с заданием № 6, но сказать не успел: Вера произнесла взволнованным голосом:
— Москва требует приема, Федор Кузьмич…
Москва… Хмурое лицо Птицына внезапно просветлело.
— Давай, давай, Вера! Принимай, милая!..