— Что такое «христианская межличностная терапия»?
— Да это просто Родни со всеми разговаривает. Тоже лажа. Но потом я встретила парня, который не был христианином, и закрутила с ним. И так, постепенно… Не знаю, как объяснить это еще более внятно. Я это переросла. Во всех смыслах.
— Значит, из церкви вас увел секс. Мужчины.
— Наверно, он-то и привел меня в церковь… И, да, наверно, он помог мне из церкви уйти.
— Вы ушли из мира мужчин, а потом вернулись в мир мужчин. По крайней мере, так вы рассказываете.
— Ну-у, мужчины и правда были частью мира, из которого я ушла. Но заодно я ушла из мира своей депрессивной семьи и мира, где жили, как в хаосе. А потом, когда мой характер достаточно окреп, я смогла что-то делать сама. Пошла учиться на медсестру. Для меня это был большой шаг, который увел меня от христианства. Христианство еще и давало мне возможность не думать. Возможность пойти к старейшинам и спросить их, что мне делать. И спросить у Бога. Когда мне перевалило за двадцать, я поняла, что Бог не отвечает. И что старейшины не умнее меня. Что я могу думать своей головой. И все равно христианство спасло меня от кучи заскоков. Побудило вернуться в школу, уберегло от наркотиков, от случайных связей. Как знать, куда бы я в итоге могла попасть?
— Сюда, — сказал я. — Вот сюда вы и могли в итоге попасть — туда, куда попали. С ним. Живете с ним, как в хаосе.
Ты здесь не для того, чтобы помочь ей разобраться в самой себе. Хватит углубляться. Ты — не семинар по еврейской межличностной терапии. Это только сегодня ночью так кажется. Заявился один пациент, целый час, пока длился сеанс, кормил тебя своим излюбленным враньем, а потом ушел, предварительно обнажившись, попозже материализовалась другая пациентка, завладела твоей подушкой и тоже взялась угощать тебя враньем, на сей раз уже своим излюбленным враньем. Олитературивание обыденной жизни, поэзия, которую ты слышишь в шоу Фила Донахью, истории, которые она, вероятно, слышит в шоу Донахью, а я сижу тут с таким видом, словно никогда не слыхал повесть о полоумной шиксе от самой Шехерезады полоумных шикс, словно больше тридцати лет назад не увяз самым патологическим образом в пафосности этой истории; нет-нет, сижу и слушаю, как будто мне это на роду написано. Если мне подворачивается какая-то история, любая история, я завороженно млею. Либо слушаю истории, либо рассказываю их. Они — всему начало.
— Христианство спасло меня от кучи заскоков, — сказала она, — но не от антисемитизма. Мне кажется, я по-настоящему втянулась в ненависть к евреям, когда была христианкой. Раньше это был просто дурацкий пунктик моей родни. Знаете, почему я возненавидела евреев? Потому что им не приходилось мириться со всей этой христианской ахинеей. Умри для себя, ты обязана себя убить, страдание учит тебя, как лучше служить Ему, — а они посмеивались над всеми нашими страданиями. Сделай так, чтобы в тебе жил Господь, а ты чтоб была всего лишь его сосудом. Вот я и стала никем, только сосудом, а евреи стали врачами, юристами и богачами. Посмеивались над нашими страданиями, и над Его страданиями — тоже. Послушайте, поймите меня правильно, я обожала чувствовать себя пустым местом. В смысле, и обожала, и терпеть не могла. Я могла быть тем, чем сама себя считала, — говном, и меня за это хвалили. Я носила клетчатые юбки, собирала волосы в конский хвост, ни с кем не трахалась, а евреи — все как на подбор, высоколобые, средний класс, — они-то трахались, они были образованные, проводили Рождество на Карибах, и я их ненавидела. Ненависть зародилась во мне, когда я была христианкой, а в больнице расцвела в полный рост. Теперь, глядя с высоты ААС, я понимаю: у меня была еще одна причина их ненавидеть. Их сплоченность — вот что я ненавидела. Их превосходство, то, что неевреи называют алчностью, — вот что я ненавидела. Их паранойя и их самозащита, то, что они всегда мыслят стратегически и осмотрительно, всегда по-умному: евреи бесили меня до остервенения уже тем, что они евреи. В общем, такое у меня получилось наследство от Иисуса. Пока не пришел Филип.
— От Иисуса к Филипу.
— Ага, похоже на то. Значит, я на те же самые грабли наступила, верно? С ним, — ее голос звучал изумленно. Ее жизненный опыт — сплошное изумление.
А мой? От Иисуса к Филипу — к Филипу. От Иисуса к Уолтеру Суини, от Уолтера — к Родни, от Родни — к Филипу, от Филипа — к Филипу. Я — очередное апокалиптическое решение проблемы.
— И вас только здесь осенило, — спросил я, — что для вас он, возможно, наподобие рецидива?
— Я жила по инерции, знаете ли, меня несло туда, куда ветер подует, работала медсестрой, семь лет — я вам про все это рассказывала, рассказывала, как убила человека…