Евреи мешают им жить.
Как только я вышел из лифта, с кресел в холле вскочили два подростка — мальчик и девочка — и устремились ко мне, выкрикивая мое имя. Девочка, рыженькая, веснушчатая, кругленькая, приближалась, робко улыбаясь; мальчик — с меня ростом, тощий, очень серьезный юный старичок, с лицом, мрачным, как пещера, с профессорскими ужимками и такой неуклюжий, что казалось, будто ко мне он не шагает, а перелезает через невысокие заборчики.
— Мистер Рот! — выкрикивал он звучным голосом, чуть громче, чем полагалось бы в холле отеля. — Мистер Рот! Мы оба — учащиеся одиннадцатого класса школы Лияд А-наар в долине Иордана. Я — Таль°. А это Девора°.
— Да?
Тут Девора вышла вперед, чтобы поздороваться со мной, и заговорила так, словно произносила речь перед большой аудиторией:
— На уроках английского языка наша группа старшеклассников нашла ваши рассказы очень провокативными. Мы прочли «Эли-изувер» и «Ревнитель веры». Оба наталкивают на вопросы о том, в каком состоянии находятся американские евреи. Мы хотим спросить, не могли бы вы приехать к нам? Вот письмо от нашей учительницы.
— Я сейчас очень тороплюсь, — сказал я, взяв у нее протянутый конверт и заметив, что в графе «адрес» что-то написано на иврите. — Я прочту письмо и отвечу, как только смогу.
— На прошлой неделе наш класс послал вам письмо в отель — все ученики написали, каждый ученик, — сказала Девора. — Когда мы не получили ответа, класс проголосовал за то, чтобы мы с Талем приехали на автобусе и сделали вам предложение лично. Мы будем очень рады, если вы примете предложение нашего класса.
— Я так и не получил письмо от вашего класса. — Еще бы, все письма получил он. Ну конечно же! Интересно, что могло удержать его от поездки в школу и ответов на вопросы о его провокативных рассказах? У него, что, других дел невпроворот? Я ужаснулся, подумав о приглашениях выступить, которые он здесь получил и принял, если предложение из школы он счел пустяком и поленился даже ответить на него отказом. Школьники просто не в его стиле. Со школьников нечего взять — ни тебе заголовков в прессе, ни денег. Школьников он оставил мне. Я отчетливо услышал, как он меня успокаивает: «Я бы не осмелился говорить о литературе. Я слишком уважаю вас как писателя». А мне потребовалось время, чтобы успокоиться, когда я представил, как он получает и вскрывает письма, которые их отправители, как им казалось, писали мне.
— Прежде всего, — говорил Таль, — нам хотелось бы узнать, как вы сами живете в Америке, будучи евреем, и как вы урегулировали конфликты, которые описаны в ваших рассказах. Что сейчас с «американской мечтой»? По рассказу «Эли-изувер» кажется, будто единственный способ быть евреем в Америке — это быть фанатиком. Согласитесь ли вы, что это действительно единственный способ? А если совершить алию? В Израиле, в нашем обществе, негативно относятся к религиозным фанатикам. Вы пишете о страданиях…
Девора подметила, что я нетерпеливо жду, пока Таль закончит допрашивать меня посреди холла, и прервала его — тихим, прелестнейшим голоском проговорила на своем английском, несколько далеком от совершенства:
— У нас красивая школа, около озера Киннерет, много деревьев, трав и цветов. Очень красивое место под Голанскими высотами. Такое красивое, что оно считается Раем. Мне кажется, вам там понравится.
— Нас поразил, — продолжал Таль, — красивый литературный стиль, которым вы пишете, и, однако, не все проблемы нашли свое решение в наших умах. Конфликт между еврейской идентичностью и принадлежностью к гражданам другого государства, ситуация на Западном берегу и в секторе Газа, проблема двойной лояльности, как в деле Полларда, и ее влияние на американскую еврейскую общину…
Я вскинул руку, чтобы остановить поток его слов:
— Я польщен, что вам это интересно. Сейчас мне нужно попасть в другое место. Я напишу вашей учительнице.