А теперь к скорби по Арто прибавилась еще одна - по Жене Яровенко. И снова Громов был признан невиновным. И снова никто не решился его осудить. И снова он судил сам себя.
Господи! Да ведь понятно же, что не будь той поездки в Мурманск, не будь встречи и последующей беседы с советником Маканиным, и не согласись он, Громов, на авантюру с перехватом норвежских транспортов, ничего этого не было бы, Женя был бы жив, ездил бы сейчас на тягаче по полосе, травил бы байки, мечтал бы о том, как поступит в летное училище и станет кадровым офицером. Но, к сожалению, прошлое не имеет сослагательного наклонения. И Женя, запаянный в цинковый гроб, отправился в Мурманск, в свой последний путь, который закончился на военном кладбище. Он был сирота и детдомовец, и писать о его смерти было некому (разве что в детдом, но кому там это интересно?), но от этого никому не стало легче.
И еще одно беспокоило Громова. Ему почему-то казалось, что история с норвежскими транспортами на смерти Жени не закончилась. Она только начинается, а значит, еще будут потери, будут - этого не избежать, - и каждая новая жертва тяжким камнем ляжет на совести майора Громова, который когда-то сказал "да" вместо того, чтобы сказать "нет".
Константин включил свет. На скромном интерьере командирской "бочки-диогене" лежал характерный отпечаток холостяцкого быта. Взять, например, утюг - Наташа никогда не оставила бы его не столе, между электрочайником и тостером. Да что говорить, разве стала бы она гладить форму мужа там же, где он ест?
Громов вспомнил письмо от жены, полученное им три дня назад. Наташа скучает, Кирюша места себе не находит: подай ему папу, и всё тут. Майор тоже скучал по жене и сыну, но привезти их снова сюда не казалось ему хорошей идеей. Хотя и мог уже себе это позволить. Жизнь в части нормализовалась, все долги были выплачены, офицеры получили и "северную" надбавку, и премиальные за "отражение атаки группы неизвестных лиц". Сам себе Громов объяснял свое нежелание выписывать сюда семью тем, что приближается зима и полярная ночь, что сыну скоро в школу и нужно дать ему возможность пройти подготовительный этап в нормальном ритме - еще тысячью причин объяснял. Но одна - самая убедительная, в которой было страшно признаться самому себе - заключалась всё в том же - Громов не мог поверить, что история с транспортами закончилась. И хотя Маканин при последней встрече авторитетно утверждал, что, по данным разведки, мы победили, противник поджал хвост и теперь раз пять подумает прежде, чем начинать военные действия против таких отличных бойцов, Громов продолжал сомневаться. Войну легко развязать, думал Громов, но ой как непросто закончить.
Константин посмотрел на свое отражение в старом мутноватом зеркале, подвешенном над раковиной. Отметил ряд признаков, отнюдь не свидетельствующих о крепком физическом и духовном здоровье: запавшие глаза, бледная кожа, резко очерченные скулы - краше в гроб кладут.
"Если бы меня сейчас видел Федор Семенович, - подумал Громов, - тут и конец моим полетам".
Он провел рукой по щеке и решил побриться. Бриться в три часа ночи - еще один нехороший признак, но и появляться в КДП с щетиной на подбородке командир воинской части не имел морального права. А на КДП сходить стоило. Хотя бы для того, чтобы не оставаться наедине со своими мрачными мыслями.
Громов достал из тумбочки станок безопасной бритвы и баллончик с пенкой для бритья. Через полчаса гладко выбритый, подтянутый и пахнущий одеколоном командир воинской части 461-13 "бис" входил в помещение, где ждал команды на вылет дежурный пилот. Сегодня этим пилотом снова был Лукашевич.
- Костя? - удивился он, завидев командира. - Не спится, что ли?
- Распустил я вас, - проворчал Громов, подходя и осматриваясь; он снял плащ и фуражку, пригладил волосы. - Совсем страх потеряли!
- В смысле? - не понял намека Лукашевич.
- Устав когда в последний раз перечитывал? - поинтересовался майор, присаживаясь.
- А, ты про это, - Лукашевич ухмыльнулся. - Не с той ноги встал, Костя? Громов вздохнул.
- Что читаешь? - спросил он, кивая на томик в твердом переплете, который Лукашевич держал в руках.
- Да так, ерунда всякая. Ребята из техобслуживания дали.
Громов наклонился и отобрал у него книгу:
- Том Клэнси. "Красный шторм". О чем?
- Роман. О третьей мировой войне. СССР против НАТО. Бред редкостный.
- Примеры?
- Пожалуйста, - Лукашевич взял томик, полистал страницы и с выражением зачитал: - "Четверка американских "фантомов[4]" ожидала истребители в засаде. Секунду спустя восемь ракет "Спарроу" уже пикировали на "Фалькрэмы[5]". Теперь Советы обратились в бегство, "МиГ-29" развернулись и на форсаже пошли в Исландию. Один был сбит ракетой, другой поврежден. Весь бой продолжался пять минут". Он хоть раз в справочники заглядывал? - добавил Лукашевич от себя."Фантом" против "двадцать девятого"! Да у "Фантомов" даже скорость предельная ниже на две сотни. Не говоря уже о маневренности. Завалили бы американцев в минуту[6].
- Это точно, - согласился Громов. Они помолчали.
- У тебя ко мне какое-то дело? - полюбопытствовал Лукашевич. - Или просто зашел посидеть?
- Дело? - Громов потер переносицу.- Можно сказать и так. Ты фильм "Пираты XX века" помнишь?
- Еще бы... Восемь раз ходили смотреть. - Свою юность Лукашевич всегда вспоминал с удовольствием. - А помнишь, мы еще поспорили из-за этого финального ляпа.
- Ну ты, допустим, не шибко-то и спорил, - возразил Громов.- А вот Стуколин - да, завелся с пол-оборота. Но я сейчас не об этом хотел бы поговорить.
- Говори, - Лукашевич изобразил готовность выслушать лучшего друга и командира.
- Помнишь, на чем прокололись пираты в том фильме?
- Они много раз прокалывались...
- Но главный их прокол в том, что они оставили часть команды "Нежина" в живых. Лукашевич тихо рассмеялся.
- А ты подумай, Костя, - сказал он, - если бы пираты убили всех нежинцев, о чем тогда был бы этот фильм?
- Это понятно, - кивнул Громов. - Сюжетообразующий эпизод. Но вот в реальности - в нашей суровой бескомпромиссной реальности - что должны были сделать пираты?
- Расстрелять всех, - не задумываясь, сказал Лукашевич.- До последней поварихи. В нашей суровой реальности, - съехидничал он, пародируя майора, пираты не склонны проявлять гуманизм. А в смерти врага можно быть уверенным, только если видел его труп.